Советский детектив. Том 7. Один год

— Отчего же, вижу! — глуховато ответил он и понял, что смутил ее своим ответом не потому, что она задала ненужный вопрос, а потому, что тон вопроса был какой-то уж слишком настойчивый, словно Лапшин не мог понимать то, что понимала она и Ханин. — Вижу! — хмуро повторил он. — И все, кто на это смотрит, — видят!

— Ты что? — удивился Ханин.

— А ничего! — произнес Лапшин. — Меня спросили — я ответил.

Провожая Балашову домой, Лапшин не сказал ни слова и попрощался тоже молча. И она притихла, присмирела, только Ханин мужественно, с трудом тащил какие-то фразы — одну за другой.

— Ну вас к бесу! — ругался он на обратном пути. — Стараешься, стараешься, а толку — лбом о стенку.

Лапшин хмуро осведомился:

— Какой такой толк?

Когда они вернулись, Окошкин уже спал и улыбался во сне. На столе лежала записка:

«Извиняюсь, я по рассеянности съел всю колбасу, а также булку, а также масло. Прошу Патрикеевну ни в чем не винить. Ваш Василий».

— Видишь, — сказал Ханин. — А ты беспокоился. Иначе он бы не съел все по рассеянности…

В понедельник с утра в бригаду к Лапшину пришли артисты во главе с Захаровым, но Иван Михайлович был занят, и с ними занимался Бочков. Ревнивая Галя, услышав про артистов, тотчас же явилась и, сердито сдвинув бровки, периодически давала понять гостям, что она здесь хозяйка и, кроме того, состоит в законном браке с Николаем Федоровичем, который для всех них герой, а для нее только Коля и никак не больше. Побужинский и Криничный на все это перемигивались…

Балашова погодя постучала в кабинет Лапшина. Он крикнул: «Войдите!» — и опять заговорил по телефону, а когда понял, кто к нему вошел, неожиданно для Катерины Васильевны устало и виновато улыбнулся. И заметил, что со вчерашнего вечера Балашова побледнела, словно вовсе не спала, и что на ней новая вязаная кофточка, которую он никогда раньше не видел. Сумки у нее по-прежнему не было, и карманы кофточки оттопыривались, как у школьника-первоклассника.

Иван Михайлович говорил по телефону долго, и не столько сам говорил, сколько слушал, односложно отвечая своему собеседнику и глядя на Катерину Васильевну, которая по своей привычке что-то грызла. Она очень любила ту странную, негородскую еду, которая нравится детям, — дынные семечки, капустные кочерыжки, кедровые орехи, и часто жаловалась, что не могла достать моченых яблок, а еще лучше мороженых, или стручков гороха, притом еще какого-то конского. А Ханин уверял, что своими глазами видел, как Балашова ела обыкновенную сосновую шишку.

— Можно, я у вас тут немножко посижу? — спросила Балашова, когда Лапшин повесил трубку.

— А там неинтересно?

Лапшин кивнул головой в ту сторону, где Бочков беседовал с артистами.

— Нет.

— Почему?

— Неинтересно! — упрямо произнесла Катерина Васильевна.

— А все-таки почему?

— Они прикидываются, — с усмешкой ответила Балашова. — Наверное, потому они и не любят меня, что я вижу их насквозь и не участвую никогда в их штуках…

— Кто они?

— Мои сотоварищи. Наверное, в других театрах иначе; наверное, у нас просто народ не тот подобрался, но, знаете, не могу я, и все тут. Все эти высказывания, что для них не пишут достойных пьес, что они принуждены играть плохие роли, в то время как…

— А разве это не верно?

— А разве Варламов и Давыдов изумляли зрителей только в хороших пьесах? Они черт знает в чем играли, и это черт знает что становилось чудом…

— Не знаю, не слыхал, — сказал Лапшин.

— А я слыхала! — с вызовом ответила Катерина Васильевна.

— За это вы на них и сердитесь?

— Да нет! Просто сама я злой человек. А вообще… Ну что они прикидываются? Сейчас играют в то, что им очень интересно слушать Бочкова. На днях были мы у врачей в Академии, и они все притворялись, что сами в душе врачи…

— Сердитая вы сегодня! — сказал Лапшин.

— А вы добренький! — блеснув глазами, сказала Балашова. — «Люди — хороший народ», — похоже и смешно передразнила она Ивана Михайловича. — Люди — хороший народ, а сами берете свой револьвер и в этих хороших стреляете!

— Я в хороших не стреляю, — ответил Лапшин. — Я преимущественно стреляю, когда в меня стреляют.

— А в вас только плохие стреляют?

Иван Михайлович молча и удивленно взглянул на нее и встретил ее злой и напряженный взгляд.

— Плохие? Значит, и я очень плохая, потому что иногда мне хочется в вас выстрелить.

— За что же это? — искренне удивился он.

— Ах, да что, — сказала Катерина Васильевна, — что о глупостях толковать!

Потянув из карманчика зеркальце, Балашова рассыпала орехи, ключи, серебро и выронила две скомканные пятирублевки. Губы ее внезапно, совсем по-детски дрогнули, по всей вероятности она бы заплакала в голос, не войди в это время строгий, с осиной талией Павлик и не доложи на ухо Лапшину, что профессор Невзоров прибыл и ожидает.

— Просите! — сказал Лапшин.