Советский Пушкин

«Презренный завистливый зоил, коего неусыпная зависть изливает усыпительный свой яд на лавры русского Парнаса, коего утомительная тупость может только сравниться с неутомимой злостью…» Боже мой, зачем просто не сказать лошадь; не короче ли – «Г-н издатель такого-то журнала…

Точность и краткость, вот первые достоинства прозы. Она требует мыслей и мыслей— без них блестящие выражения ни к чему не служат; стихи дело другое – (впрочем в них не мешало бы нашим поэтам иметь сумму идей гораздо позначительнее, чем у них обыкновенно водится)».

Замечательно, что Пушкин видел источник простоты в народных низах. Преобразование стиля на началах реалистической простоты он связывал с лексической учебой у «простолюдинов», то есть у крестьян и у городских низов, а также у народной поэзии. «В зрелой словесности приходит время, – писал он в цитированной уже нами заметке, – когда умы, наскуча однообразными произведениями искусства, ограниченным кругом языка условленного, избранного, обращаются к свежим вымыслам народным и к странному просторечию, сначала презренному. – Так некогда во Франции светские люди восхищались музою Ваде, так ныне Вордсворт, Кольридж увлекли за собою мнение многих. – Но Ваде не имел ни воображения, ни поэтического чувства, его остроумные произведения дышат одною веселостью, выраженной площадным языком торговок и носильщиков. – Произведения английских поэтов., напротив, исполнены глубоких чувств и поэтических мыслей, выраженных языком честного, простолюдина».

«У нас это время, слава богу, еще не приспело», – иронически переводит Пушкин свое суждение на характеристику современной ему русской литературы, – и он был прав по отношению к допушкинской литературе. Однако, творчество самого Пушкина как раз и было доказательством, что и для русской литературы наступило время зрелости, самостоятельности и народности.

Пушкин, обращаясь к богатым запасам великорусского фольклора, не впадает, однако, в то, что Белинский называл простонародностью. Он не снижал идейного богатства своего творчества до уровня неразвитого, необразованного человека. Забота о простоте языка, борьба с излишней орнаментировкой стиля связана у Пушкина с требованием мысли в искусстве. Мало того, простота потому и ценна в искусстве, что она вскрывает пустоту мишурных украшений и пустопорожней усложненности. Простота совпадает, по Пушкину, с точностью и краткостью, а точность и краткость нужны для того, чтобы выразить мысли и мысли. Смелость поэта Пушкин видит не в дешевом и в конце концов весьма нетрудном оригинальничаньи, а в сильной и оригинальной передаче «ясных мыслей и поэтических картин». Во времена Пушкина еще не было известно формалистическое понятьице «приема», но и тогда были писатели, гордившиеся изобретением какого-нибудь особого риторического оборота или введением в литературу какого-нибудь словечка, раньше считавшегося слишком низким для слуха прекрасных читательниц. Пушкин высмеивал подобные «успехи» литературы, новаторство подобного рода. «Есть высшая смелость, – писал он. – Смелость изобретения, создания, где план обширный объемлется творческой мыслию – такова смелость Шекспира, Данте, Мильтона, Гете в «Фаусте», Мольера в «Тартюфе». Вдохновение не содержит, по мысли Пушкина, ничего мистического, ничего от «наития». Пушкину в этом вопросе мы можем верить более, чем кому-либо другому. Вдохновение связано с мировоззрением, с мыслительным процессом, с трудом, образованием. «Вдохновение, – замечает Пушкин по поводу статьи Кюхельбекера «О направлении нашей поэзии», – есть расположение души к живому принятию впечатлений, следовательно к быстрому соображению понятий, что и способствует объяснению оных.

Вдохновение нужно в поэзии, как и в геометрии.

Критик смешивает вдохновение с восторгом.

Нет; решительно нет – восторг исключает спокойствие, необходимое условие прекрасного. Восторг не предполагает силы ума, располагающей частями в отношении к целому. Восторг непродолжителен, непостоянен, следственно, не в силе произвесть истинное великое совершенство (без которого нет лирической поэзии). Гомер неизмеримо выше Пиндара – ода стоит на низких степенях поэм., – не говоря уже об эпосе, трагедия, комедия, сатира все более ее требуют творчества (fantaisie) воображения – гениального знания природы.

Но плана нет в оде и не может быть – единый план Ада есть уже плод высокого гения. Какой план в Олимпийских одах Пиндара? Какой план в Водопаде, лучшем произведении Державина?

Ода исключает постоянный труд, без коего нет истинно великого.

Восторг есть напряженное состояние единого воображения, вдохновение может быть без восторга, а восторг без вдохновения».