Советский тыл 1941–1945: повседневная жизнь в годы войны

Помимо монополии на информацию воюющее советское государство прибегало и к другим механизмам мобилизации людей и ресурсов, в том числе к «ритуализованному» «принудительному социальному давлению», о котором пишет Кристи Айронсайд в статье «Деньги для победы: социальная динамика привлечения средств населения СССР в тылу». Она утверждает, что сбор средств в СССР в военное время следует рассматривать как продолжение довоенной политики привлечения ресурсов для сталинской индустриализации на основе «круговой поруки», вынуждавшей всех в той или иной мере принимать в этом участие. Соответственно «добровольные» денежные вклады в период войны были стилизованы под «священный долг» каждого советского гражданина. Так удалось выудить «у граждан миллиарды рублей». Более того, постоянное социальное давление подпитывалось «личными мотивами»: у каждого на фронте был родственник или близкий человек. Вклады в государственные фонды военного времени сочетали в себе, таким образом, добровольное пожертвование и государственное принуждение, заключает Айронсайд.

Однако принуждение и монополия на пропаганду не были единственными опорами воюющего советского государства. К тому же само оно не было всемогущим. Хотя «Сталин действительно получил дополнительные властные полномочия, превосходившие те, которые он имел до войны», Олег В. Хлевнюк в своей статье «Административные практики в советском тылу: между централизацией и автономией» указывает, что советское государство сконцентрировало в своих руках, централизовало власть задолго до войны. Пусть ГКО в кратчайшие сроки и перенаправило ресурсы из сферы потребления на нужды войны, дальнейшая концентрация государственной власти была невозможной. Применительно к военному времени следует говорить о «сочетании централизации и децентрализации в виде делегирования функций». Москва назначила региональных уполномоченных ГКО и ЦК ВКП(б). Принимая решения и распределяя ресурсы, она искала баланс между этими уполномоченными и местными властями. Признавая, что последние были зачастую лучше информированы о ситуации на местах, притом избегали конфликта с центром, Москва была склонна ориентироваться скорее на них, держа в узде своих уполномоченных. В результате, заключает Хлевнюк, военное время характеризуется «распространением автономных административных практик» в советском тылу.

Конкретный пример ограничения вмешательства сталинского государства в жизнь людей в годы войны приводит Лэрри Холмс в статье, посвященной размещению в Кирове переправленных туда людей, предприятий, учреждений, наркоматов. Масштабная, массовая эвакуация, организованная, пусть со многими недочетами и ошибками в столь критической ситуации, помогла СССР победить в войне, утверждает Л. Холмс. Но при этом обращает наше внимание на более чем прохладное отношение к эвакуированным по мере того, как эвакуация затягивалась, а также неудачные попытки Москвы посредством приказов из центра разрешить острые конфликты между эвакуированными наркоматами и региональными властями на местах. «Сверхцентрализованная советская система», по утверждению Холмса, «была чрезвычайно неповоротлива и неэффективна»[54].

Несмотря на все сложности и промахи, советское государство все же демонстрировало в годы войны необычайную жизнеспособность. В том числе в преодолении разрухи и налаживании порядка в повседневности, а не только на полях сражений. Дональд Фильцер считает, что оно «спасло следующее поколение». В условиях острейшей нехватки продуктов питания государство вынуждено было принять «болезненное решение»: поставлять продовольствие в первую очередь солдатам и работникам оборонной промышленности. Как следствие, даже младенцы и маленькие дети страдали от недоедания и болезней, особенно в 1942 г. Чтобы сохранить им жизнь, инициировали разные оздоровительные кампании, открывали специальные столовые и молочные кухни, заводили приусадебные хозяйства при детских учреждениях. С разным успехом. Но, как утверждает Фильцер, астрономические показатели детской смертности резко снизились в 1943–1944 гг. – выдающееся достижение в столь ужасных обстоятельствах.

История повседневности (Alltagsgeschichte), зародившаяся как исследовательский тренд в германской историографии 1980-х гг., набрала популярность и в постсоветских исследованиях советского социума[55]. Используя историко-антропологический подход вместо историко-партийного, преобладавшего в советской историографии, сегодняшние исследователи сместили фокус на материальные, культурные и частные стороны жизни простых людей в тылу[56]. Внимание к быту и будням простых граждан созвучно преобладающему в немецкой науке направлению: акцент на человеке, на его частной истории в конкретных обстоятельствах, на «поведении людей в повседневной жизни»[57].