Советский век

Столь масштабное проклятие системе, предавшей и свои собственные идеалы, и идеалы гуманизма, создавшей ад на земле для миллионов людей, включая и автора, можно рассматривать и как акт литературно-политической мести, ведь Солженицын ни малейшим образом не намекнул, что ГУЛАГ, каким он его знал, больше не существует. Сказать это было бы актом политической честности и потребовало бы от него более глубокого критического анализа системы и аргументов, отвечавших состоянию постсталинской России. Он же ничего не предложил - и это не имело для него значения. Гораздо проще нападать на режим, ставя ему в вину эпоху сталинизма, и делать вид, что он все еще не изменился. Но эта позиция соответствовала солженицынскому представлению о себе. Он считал себя носителем высших ценностей, унаследованных из далекого прошлого России, и обращался к этому прошлому в поисках лекарств для России современной.

Между тем его знаменитая повесть «Один день Ивана Денисовича», опубликованная в «Новом мире» Твардовского, встретила единодушно горячий прием в России. Сопротивление деградирующей пенитенциарной системе идентифицировалось с не подверженными разрушению человеческими ценностями; оно персонифицировалось в образе простого работяги-крестьянина, обладающего внутренней силой для отпора своим тюремщикам. Другое дело - «Архипелаг ГУЛАГ». Написанный и опубликованный в то время, когда ГУЛАГа уже не существовало, он был плохо воспринят многими внутри страны. Они рассматривали эту книгу как апокалипсическое преувеличение. Без всякого сомнения, очень полезное для врагов СССР, наносящее вред демократической борьбе с системой, которая, даже модернизированная, оставалась во многих отношениях примитивной.

Многие критики советского авторитаризма отвергали и предложенные Солженицыным альтернативы, и его претензии на статус освободителя. Прекрасный писатель, но политически беспомощный, с преувеличенным сознанием собственной значимости, Солженицын не был способен воспринимать действительность через призму политики. В этом отношении он составлял резкий контраст с такими личностями, как Андрей Сахаров, Рой Медведев и Андрей Синявский.

Его автобиографическое творение «Бодался теленок с дубом» позволяет познать некоторые ключевые черты его личности - прежде всего его ощущение собственной избранности для выполнения некой мистической миссии. Эти и некоторые другие, менее привлекательные качества побудили его начать злую (и совершенно неожиданную) атаку на Твардовского и его коллег по «Новому миру». Они самоотверженно боролись за Солженицына и настаивали на том, что он должен работать в Советском Союзе. Они вывели его на национальную - и, понятно, международную - сцену. Он же обвинил редакцию в трусости, саморекламе, неспособности и двуличии.

Ответ бывшего заместителя Твардовского Владимира Лакшина - выдающегося литературного критика и эссеиста - был резким, полным негодования и уничтожающим. В своем психологическом портрете Солженицына он выдвинул на первый план черты, которые помогли тому пережить лагеря, подчеркнув, что Солженицын слишком хорошо усвоил уроки ГУЛАГа и навсегда сохранил ментальность зека [83].

В этом столкновении - вся горечь и сложность времени, драма ее участников. Никто не выиграл - но каждый был прав. Солженицын вернулся в свою страну, освобожденную от коммунизма, и нашел ее «In a state of collapse» (таково название его книги, изданной в 1998 г.). Замечательный журнал «Новый мир», последовательно травимый после советского вторжения 1968 г. в Чехословакию, боролся до тех пор, пока Союз писателей не назначил новый редакционный совет без консультации с Твардовским, что заставило его уйти со своего поста (февраль 1970 г.). И вскоре последовала смерть этого человека, сломленного, но оставившего по себе память как о великом поэте и благородной личности.

Власть яростно боролась с инакомыслием, но и это не должно бросать тень на некоторые позитивные тенденции в жизни Советского Союза тех лет. Одно дело, когда рабочий не может уйти с работы или выразить свой протест против несправедливости на рабочем месте; совсем иное - когда он может это сделать. Система, отрицающая любые права, была вытеснена системой законности, прав и гарантий.

Изъятие термина «контрреволюционное преступление» и замена его «особо опасным преступлением против государства» могло показаться просто косметической операцией. На первый взгляд, это вроде бы не имело никакого значения для тех, кого преследовали и будут преследовать за подобные преступления. В таком контексте личная судьба значит больше, чем история. Но для историков эти изменения знаменуют переход на новую ступень.