Советский век

На Западе по этому вопросу имеется обширная литература, но в самой России я еще не нашел никаких удовлетворительных источников. К тому же нельзя сказать, как долго существовала подобная практика и сколько людей стали ее жертвами. Мы знаем, что правомочность подобных методов обсуждалась в верхах и не получила единодушной поддержки. Известно, что уважаемые представители академического сообщества и некоторые юристы направляли протесты в Центральный комитет - особенно по делу генетика Жореса Медведева, который был освобожден. Нет сомнений, что проблема обсуждалась и внутри КГБ в окружении Андропова, возможно, дошла и до Политбюро [81].

Само по себе не имеет значения, насколько точным будет число преследуемых людей (включая и профилактические меры); оно не изменит того факта, что советская система была политически отсталой и давала много поводов для ее критики. У режима были отталкивающие черты, и это ему дорого стоило на международной арене. Но масштаб репрессий за послесталинский период - в среднем 312 дел ежегодно на протяжении 26 лет за два основных политических преступления (в некоторых случаях имело место смягчение или отмена приговора судом более высокой инстанции) - представляет не просто статистику, но показатель: это уже не сталинизм и не «империя зла».

Каково бы ни было их точное число, диссиденты, из которых самыми известными были Александр Солженицын, Андрей Сахаров и позднее Натан Щаранский, стали объектами пристальной слежки и жестоких преследований со стороны служб Юрия Андропова. На них подбирались компрометирующие материалы, выискивались враждебные свидетельства для предъявления в суд и т. д. Но мы лучше поймем специфический подход Андропова, главы КГБ с середины 1967 года, если сравним с тем, что ожидали от него в каждом конкретном случае «нормальные консерваторы». Они уже не требовали смертных приговоров, но все еще надеялись, что приговоры все же будут достаточно суровыми, виновные уйдут со сцены и будут высланы в отдаленный регион, где их никто более не увидит и не услышит.

Андропов настоял на более милосердном курсе - в частности, он возродил практику высылок и выдворений. Например, Сахаров был отправлен в Горький - большой город, климат и жизненные условия которого не особенно отличались от Москвы, Солженицын - выдворен из СССР (в ФРГ) по сценарию, обкатанному со второй половины 1920-х.

То, каким образом Запад использовал каждое диссидентское дело, да и все движение в целом для своих собственных целей и как разные диссиденты отвечали на призывы Запада, не могло не волновать шефа КГБ, вне зависимости от того, что его чрезмерное «милосердие» могло резко прервать его карьеру.

На Западе существует огромная литература о диссидентах. Мы ограничимся несколькими источниками и в первую очередь займемся делом Солженицына, который вместе с Сахаровым был самым известным из них (хотя трудно представить двух более разных людей). Говоря о Солженицыне, надо также сказать несколько слов об одном из самых знаменательных представителей так называемых внутренних оппонентов системы - а именно о редакторе литературного журнала «Новый мир» поэте Александре Твардовском.

Сахаров, Солженицын и Твардовский представляют определенную типологию политической оппозиции и социальной критики, хотя и не покрывают всех ее различий и нюансов - от открытого протеста и попыток реформ изнутри системы до молчаливой «внутренней эмиграции», отказа от активной позиции, внешней индифферентности.

Феномен Солженицына имеет различные грани. Издалека (то есть из-за границы) он выглядел гигантом, один на один вступившим в борьбу с машиной диктатуры. Со временем картина стала сложнее. Более глубокое проникновение в его личность разъяснит, почему в России у него есть не только поклонники, но и множество критиков среди либерально мыслящих оппозиционеров, вероятно потому, что они не считали и не считают его демократом.

Пока Солженицын вел борьбу внутри России, иностранные наблюдатели полагали, что он сражается за демократизацию системы: дело, которое он защищал, - большая свобода для интеллектуалов и особенно писателей - будет способствовать обретению большей политической свободы всеми гражданами. Однако когда он оказался в изгнании, быстро выяснилось, что, как и во многих других случаях, антикоммунизм не становится автоматически основой демократии. Борьба Солженицына фактически определялась глубоко антидемократической идеологией, соединяющей элементы великодержавности с архаическими чертами православия. Она была враждебной не только по отношению ко злу, исходящему с Запада, но и к самой концепции демократии. Короче, Солженицын воплощал собой глубокую авторитарность собственного изобретения. Это не было заметным, когда он впервые появился на общественной сцене, но развилось в ходе его борьбы, особенно в тот период, когда он почувствовал, что высшие силы призывают его собственноручно «убить дракона», опубликовав «Архипелаг ГУЛАГ».