Советы молодому ученому

Данное «классовое» различие особенно оскорбительно потому, что оно отталкивается от принципиально ошибочного понимания значения слова «чистый»; в распространенной интерпретации «чистая» наука благодаря этому ставится выше науки прикладной. Но первоначально «чистыми» (pure) называли те дисциплины, аксиомы и основные принципы которых выводились не из наблюдений и не из экспериментов (то и другое считалось вульгарными занятиями), а из интуиции, из озарений или из каких-то умозрений. Убежденный в том, что обладает привилегированным доступом к познанию Абсолюта, «чистый» ученый мнил себя выше тех, кто вскрывает туши животных, окисляет металлы или смешивает химикаты ради непредсказуемых и невообразимых последствий. Все подобные действия казались стародавним теоретикам – как и многим моим коллегам-гуманитариям, когда я в молодости преподавал в Оксфорде, – недостойными настоящих ученых, своего рода презренной коммерцией или ремесленничеством; прикладных ученых не приглашали в салоны, сколько бы они ни пытались самоутвердиться, и в обществе было принято их отвергать («А что вы скажете, если ваша сестра решит выйти замуж за практикующего ученого?»). Ведь разве милорд Бэкон не уподобил чистую науку свету (вспомним – зажечь свечу в природе) и разве Сам Господь не сотворил свет, прежде чем задуматься о прикладной науке?

Этот снобизм существует уже дольше трехсот лет: еще в 1667 году историк Королевского общества приводил характерное обоснование («изобретения», о которых он упоминает, суть различные ухищрения и приемы из области «творческой» науки). (Отмечу, кстати, что принятая в Королевском обществе здравица «За искусства и науки!», наряду с принятой в Королевском обществе искусств – которое не имеет ничего общего с лондонским Королевским обществом за улучшение знаний о природе, – под «искусствами» понимает ремесла, механизмы и приборы, то есть способы, какими мысль воплощается в действии или переводится в действие.)

Изобретение есть героическое деяние, стоящее вне понимания низкородного и вульгарного ума. Оно требует деятельного, отважного, дерзкого и беспокойного разума, ибо предстоит преодолеть множество затруднений, кои грозят прервать поиски людей слабодушных; предпринять множество попыток, не приносящих плодов; потратить впустую немалые средства; приложить значительные умственные усилия, дабы добиться желаемого; мириться с неизбежными промахами и излишествами, каковые вряд ли заслуживают снисхождения по строжайшим меркам благопристойности.

Однако Томас Спрат[61] не верил в то, что прикладная наука способна обойтись без экспериментальной философии: «Надлежит обеспечить надлежащее приращение рукотворных искусств, и оное будет достигнуто посредством экспериментальной философии… Могущество опирается на знание»[62]. Пожалуй, кого-то могут задеть другие слова Спрата из той же книги: «Прежде всего в Англии следует позаботиться об улучшении местного производства… Наилучший способ улучшения производства заключается в том следовании философии, кое выбрало для себя Королевское общество, – через дела и смелые предприятия, а не через словесные предписания или заповеди на бумаге».

Точка зрения Спрата вполне объяснима применительно к эпохе, когда механизированная индустрия начала покорять Англию, – это была пора первой промышленной революции. Намного удивительнее выглядит тот факт, что Сэмюэль Т. Кольридж во введении к «Encyclopedia Metropolitana» написал следующее: «Конечно, отнюдь не в стране Аркрайта философию коммерции могли бы счесть обособленной от механики, а там, где Дэви читает лекции по сельскому хозяйству, было бы безумием утверждать, будто философские взгляды на химию никоим образом не причастны к тому, что наши долины полнятся колосящимися стеблями»[63].

Наиболее трагическим последствием пренебрежительного отношения к прикладной науке является ответная реакция «практиков», которые уничижают «чистую» науку, лишенную практического применения; в Англии это привело к многочисленным попыткам получить средства на исследования через коммерцию (так называемый метод подрядчика и потребителя). Довольно широко распространилось этакое снисходительное употребление слов «академик» и «академический» (правда, только среди нижайших, если позволительно так выразиться, форм интеллектуальной жизни). Спрат наверняка счел бы такую перемену во мнениях крайне странной, поскольку он писал в своей «Истории»: