Совиная башня

– Имперцы ценят книги, даже те, которые принимают за еретическое учение, – от правильных, перегруженных вежливостью да похвалами речей у Вячко сводило зубы, но по-другому было нельзя.

Вихрор бережно положил книгу обратно в ларец и велел слуге унести его.

– Сейчас уже поздний час, княжич, – сказал он. – Я понимаю, как много пережил ты за время пути, как устали твои люди, и потому предлагаю отдохнуть. Вас ждут горячие ванны и вкусный ужин, мягкие постели и прекрасные женщины, которых я выбрал для тебя и для твоих товарищей. Разреши мне принять тебя как дорогого гостя, уважить согласно обычаям, как уважил меня твой отец, принимая в славном Златоборске. А после, когда сойдёт усталость и пыль дорог, мы поговорим о делах.

Как мёд лилась ладная речь купца, его слова журчали, переливались, как вода из серебряных ковшей, дурманили голову, как травяные отвары, которыми омывали голову полуобнажённые служанки, услаждали слух, как душистые масла, которыми натирали тело, ласкали, как нежные руки юных черноволосых невольниц.

Вячко быстро разомлел, потянуло в сон и остальных дружинников. Ночь уже близилась к рассвету, когда они заснули крепким сном.

Сквозь узорчатую решётку пробился рассвет, солнечный свет потянулся к низким постелям, где на подушках лежал княжич, прижимал рукой к оголённой груди растрёпанную девушку. Вячко почувствовал сквозь сон запах масел, исходивший от густых, жёстких, как конская грива, волос.

Ему казалось, что его качал ветер над степью, уносил на юг, к морю, где сыпал солью в лицо и колол, колол…

– Вставай! Тревога! – завопил Синир.

– Сука, сука, сука…

Завизжали девушки. Оглушили криком. Вячко сбросил путы женских рук, а невольница всё визжала, визжала ему прямо в ухо.

Зазвенело стекло. Посыпались осколки и цветы на мягкие ковры.

Где меч?

Княжич кинулся к креслу, на котором осталась перевязь с оружием. Ничего. Или не здесь? Он был пьян, слишком пьян тогда.

– Вячко, сюда! – позвал Горазд.

У него единственного в руках остался меч, он один не забыл об осторожности, когда ложился спать.

Четверо, пятеро, шестеро. Сколько их? Все в чёрном, все с кривыми мечами наголо.

Вторак жался в углу, шептал заклятия, крутил пальцы, его даже не заметили сразу. Горазд загородил княжича. Один с мечом против шестерых.

Синир зарычал зверем, бросился с голыми руками, повалил одного на землю. За ним врукопашную кинулись Зуй и Завид. Завязалась драка.

Задрожала дверь, сорвалась с петель. Ворвались двое мужчин с такими же кривыми саблями, но кинулись на чёрных.

Полилась кровь.

Вячко стряхнул оцепенение, обогнул Горазда, кинулся на подмогу Синиру. Вместе они заломили нападавшему руки, свернули шею. Захрустели кости, захрипел воздух.

И вот уже одна сабля на двоих. Такой не сразу поймёшь, как рубить, но много ли надо, когда стоит только резать?

Кровь ударила в голову, и тут же чужая, горячая кровь залила глаза. А нападавшие заметили Вторака. Нельзя потерять колдуна!

Вячко стирал кровь с лица, а та всё лилась ему в глаза. Откуда столько крови? Это его?

– Вторак, уходи, уходи, мать твою, – зарычал княжич и замахнулся саблей.

Он бил, рубил, кусал и бил уже голыми руками, сбивал кулаки в кровь. Крепкие головы у степняков, крепче дуба.

Наконец Вячко пробился к Втораку, схватил того за шкирку и дотащил, как кутёнка, к окну. Затрещали тонкие узорчатые ставни, и колдун полетел кубарем в сад.

– Беги! Спасайся.

Дальше Вячко не увидел, что стало с колдуном, не до того было. Вспышками возвращалось зрение.

У двери лежал Зуй, Синир случайно наступил на него, пятясь назад, отбивая саблей удары, наступил тяжело, сильно, но Зуй даже не заметил. Горазд рубил направо и налево, рычал, как медведь, и зарычал ещё сильнее, когда ему распороли брюхо одним взмахом. Горазд заревел, захрипел и упал, разжал руку с мечом.

Что было ещё дальше, Вячко не мог сказать. Ему надели на голову мешок и ударили по затылку так, что подкосились ноги.

Глава 26

Ратиславия, Лисецкое княжество

Месяц лютый

Высокой чёрной стеной окружал лес. Костёр горел слабо, едва дарил тепло и свет, а Дара вовсе легла от него подальше. Дедушка наблюдал за ней то ли с любопытством, то ли с недоверием.

– Не бойся, не загоришься, – сказал он. – Видишь, я круг очертил? Ни одна искра не перелетит эту черту.

– Мне так спокойнее, – сказала Дара, кутаясь в овечью шкуру.

Она боялась признаться, что на самом деле огонь пугал её. Глаза слезились от света, и тьма, что ещё осталась в крови, жгла изнутри.

Ночь была морозной. Деревья едва слышно переговаривались между собой скрипучими голосами, и вдали напевал незнакомую песню тосковавший Аука. Эхом отвечали ему голоса ночных птиц, подмигивали с чистого неба звёзды. Дара лежала на спине, закрыв шкурой рот и нос. Она прикрыла глаза, но то и дело впивалась ногтями в собственную ладонь, лишь бы не заснуть.

А Дедушка, как назло, не ложился спать.

– Как ты? Вышла вся зараза?

– Кажется, да, – Дара старательно зевнула. – Устала, спать хочется.

– Это хорошо, сон тебя вылечит.