«Совок». Жизнь в преддверии коммунизма. Том I. СССР до 1953 года

Врач обратил внимание на год его рождения – 34. Во время воины он был еще молод, а во время вторжения в Афганистан, уже был для призыва стар. Василий Григорьевич сказал: «Литва». Врач понял: «А, Лесные братья». Тут уж мне стало чрезвычайно интересно: 18 лет ему исполнилось в 1952 году, неужели до 52 года шла в Литве партизанская война. И мне очень захотелось расспросить Василия Григорьевича, как это было, но ветеран был очень слаб, он ничего не ел и когда к нему обращались сестры, молчал, а если сестра продолжала допытываться ответа, он почти выкрикивал односложно: «Да!», или «Нет!». Я надеялся, что лечение поможет, ему станет лучше, и я смогу с ним поговорить. В какой-то момент мне это показалось, и я подсел к нему, понимая, что он может и не захотеть говорить или даже послать, потому что ему действительно трудно, «а тут какой-то – не соображает». Но я увидел, что он откликнулся на разговор, ему стало приятно, что нашелся человек, которому интересна его жизнь, что он может кому-то передать память о себе. Ему было трудно говорить, и речь его была сбивчивой. Но я стараюсь не редактировать его рассказ, чтобы не потерять своими домыслами достоверность

«Когда пришли наши, живущие там местные поляки и немцы вели себя смирно, а литовцы ушли в лес. Целую машину из леса привезли; своих местные опознали и похоронили, а которых не знали, в яму сбросили и зарыли. Литовцы убивали председателей колхозов, они были в основном русские, присланные из России. Я прибавил себе год и записался в ополчение.

– Так Вы там жили… и давно?

– Еще до революции.

Ко всем председателям приставили охрану, меня приставили к председателю, который был литовцем. Было много брошенных лошадей, они бродили по озимым и портили поле.

– Так по озими же пасут скотину.

– Это когда подморозит, а была весна, и поле раскисло, – (а мы в Сибири пасли весной, и никому до этого дела не было).