«Совок». Жизнь в преддверии коммунизма. Том I. СССР до 1953 года

В этой связи мне вспомнился «93 год» Гюго. Там, сорвавшуюся во время шторма с места корабельную пушку, которая могла проломать борт, остановил и закрепил с риском для жизни матрос, которого за это наградили орденом, но пушку эту до этого плохо закрепил этот же матрос, и его за это расстреляли. Так и Сталина за организацию победы отметили высшим образом, поместив его рядом с Лениным в Мавзолее, а затем, за творимые им превентивные репрессии, выволокли из Мавзолея и бросили в яму, и «стреляем», «стреляем» – стреляем, опасаясь, что он выйдет из могилы и приведет к власти «Рабочих и крестьян».

Но не так это было, потому что Хрущев сам был бойцом Мировой революции и не мог он её осудить, и репрессии были против личностей, а модернизация для всей страны, так что из Мавзолея его вынесли и положили в могилу рядом с Мавзолеем. Пережившим войну было наплевать на Ежова, Мандельштама и иже с ними – немца прогнали, карточки отменили, хлеба можно есть вволю, а там глядишь и заживем – вон у нас теперь сколько союзников…. Искусство руководителя в том, чтобы вызвать у подданных чувство удовлетворения «хоть таким» настоящим и посеять надежду и веру в лучшее будущее. С этой надеждой мы и жили.

Слушавшие Молотова женщины поняли, что это не финская кампания и не освобождение Белоруссии. Это новая германская война, фронт от моря и до моря и поток похоронок.

Со времени окончания Гражданской войны прошло всего 20 лет, у них Гражданская слилась с Германской в одно многолетнее бедствие. Физическое бедствие голода, холода и изнурительного труда и бедствия души в страхе за жизнь мужей и сыновей.

Нас подростков настолько убедили в нашем могуществе, что первой мыслью у меня было: «Ну, немцы дураки, теперь им конец».

Почему только «теперь»? Да потому, что до этого, для читателей моего уровня понимания, газеты представляли дело так, что война идет на равных, но с некоторым перевесом немцев. «Но, теперь-то уж Германии конец. Он (Гитлер), не смотря на перевес, с одной Англией не смог справиться, вот дураки».

А за нами разгром японцев на озере Хасан, на Халхин-Голе, прорыв линии Маннергейма, слухи о победоносных стычках с немцами, когда они в Польше пытались зайти на территорию, занятую нашими войсками.

Какими жертвами, и каким перевесом сил достались нам победы – даже задавать такие вопросы было предосудительно. Все победы были благодаря храбрости красноармейцев, умению командиров и моще нашего оружия. Мы насмотрелись фильмов: «Три танкиста», «Если завтра война», «Истребители».

С хорошим настроением после купания пришел с взморья дядя Вячик и узнал про выступление Молотова. Последний раз на долгие годы пообедал в доме родителей, попрощался с ними и уехал. Ушел на войну. Я не помню слез. Дедушка с бабушкой пережили Японскую, Германскую, Гражданскую, Раскулачивание, Финскую. На эту войну ушел единственный сын. Что можно было ждать? Да, всё.

В 2013 году, говоря о моем повествовании, Неля Николаевна Фёдоровых поведала мне про сцену, которая ей запомнилась, хотя ей было всего три с половиной года. Это было в Кировской области в селе Топурово. Только что началась война, естественно мужчины затаив дыхание, в напряжении ждали грозных повесток, и когда повестки пришли, разряжая напряжение, они так набрались, что падали после первого шага. Идти они не могли; тогда их положили на телеги, и на сборный пункт повезли, а следом за телегами до околицы шли и голосили матери и жены, поливая растянувшуюся на четыре года дорогу войны слезами.

Вскоре пришла повестка и Нелиному отцу – он был учителем и, подбросив ее несколько раз, ушел в неизвестность – пропал где-то в Среднерусских болотах без вести. После того, как отца взяли в армию, мать с детьми перебралась в Киров. Их детский садик был рядом со школой, в которой был госпиталь. Школу и садик разделял только штакетник, по одну сторону которого гуляли дети, а по другую ходячие раненные бойцы. Иногда к штакетнику подходил боец и спрашивал: «А кто у вас Петя?», или: «Девочки, а есть у вас Ниночка?» И если такой ребенок находился, то боец просил подойти, и доставал из кармана кусочек сахара. Кусочек был со следами табака, боец его старался очистить, и дети были рады сладости, хотя нянечка говорила, что сахар нужен самому бойцу, чтобы он быстрей поправился.

В конце войны дети давали концерт в госпитале. Не важно, что они там могли зрителям представить, само появление детей в госпитале было для бойцов праздником. После концерта спросили, есть ли среди детей девочка Неля. Неля отозвалась, и ее подвели к раненному, у которого в Сибири была такая дочь. Его голова была сплошь забинтована, в повязке были только два небольших отверстия – для носа, чтобы дышать и для рта, чтобы можно было как-то его покормить. Звуки, которые он издавал, наклонившись к его рту, понимал боец, который подвел к нему Нелю. Боец открыл тумбочку и достал кусочек сахара. На протестующий жест девочки, строго прошептал: «Бери».