«Совок». Жизнь в преддверии коммунизма. Том I. СССР до 1953 года

Варили мы на моей буржуйке, конфорки на ней сделать было невозможно, да и не нужно, т. к. толщина стенок этой банки была две – 3 десятых миллиметра. Банка раскалялась докрасна. Бабушка из дома не выходила, а мы с Валиком выходили только в магазин за ежедневным пайком. Морозы были сильные, и купленное зимнее пальто оказалось очень кстати. Остальное время мы лежали рядом на лежанке у голландки и давили на своих пухлых животах вшей. Мы были в тепле. У нас была только первая стадия дистрофии – мы опухли (кстати, после повышения нормы, а до этого постепенно худели).

Однако в ноябре и декабре, когда уже отключили электричество, я еще посещал школу, потому что на новый год обещали дать обед. Занятий никаких не было. Приходило в класс человек пять. В нетопленом, неосвещенном классе собирались у учительского стола, на котором стояла малюсенькая коптилка, и о чем-то говорили. Может быть, Учитель в это время давал нам главные Знания о Жизни, но я не помню детали и темы бесед.

Однажды ранним утром, еще в темноте идя в школу, я увидел, что на товарной ветке из товарного вагона военные разгружают хлопковый жмых. Выгружали жмых на снег. Кучу охраняли красноармейцы, которые стояли вокруг кучи плечо к плечу, а за солдатами собиралась детвора. Красноармейцы стояли лицом к куче, спиной к детям, чтобы не ловить их просящих взглядов. На просьбы детей: «Дяденька, дай кусочек», красноармейцы не отвечали. Слишком много было детей.

И вдруг вся эта толпа детей бросилась на кучу. Я схватил круг жмыха, прижал его к груди, меня поймал солдат и стал тереть лицо варежкой, но я не отпускал добычу. Он бросил меня и поймал другого, а я счастливый запихал этот желтый круг в портфель. Как я сейчас узнал из книги Павлова «Ленинград в блокаде», на Лахте из торфа с добавлением хлопкового жмыха приготавливали корм для лошадей, и что жмых был с ватой, потому что не было машин, которые семена хлопка от этой ваты бы очищали.

Мы этот круг разделили на маленькие кусочки, чтобы на дольше хватило, так что вата через нас проскочила.

На новый год в школе нам дали по тарелке супа с маленьким кусочком свинины. С надеждой смотрели дети в тарелку, надеясь, что слой сала будет потолще, но повара постарались разделить всё равномерно, а кусочек-то был с четвертую часть спичечного коробка.

После этого в школе я появился только весной, когда сошел снег и стало сухо. Получил я справку, о том, что учился в 7-м классе. Семилетки я не кончил, разумеется, т. к. никаких экзаменов, да собственно и занятий не было.

Во время блокады, мы с мамой два раза были в городе.

Один раз осенью, когда еще можно было выехать из кольца, отец прислал телеграмму о том, что он нас вызывает в Архангельск. С этой телеграммой мы пошли в облисполком, но там чиновник, к которому мы попали, сказал, что это «липа».

Потом мы были уже в блокаду. Дядя Марк написал, чтобы мы сходили к его брату, который был каким-то начальником, может он чем-либо поможет. Николай Зиновьевич /отец Жени и Инны Бич/ вышел к нам из какого-то административного здания и дал немного продуктов и лошадиную голень. Семья Николая Зиновьевича была в эвакуации. Голень мы порубили на небольшие кусочки и добавляли её в суп, так что суп некоторое время был с наваром. Позже Николая Зиновьевича арестовали – то ли кто-то выслуживался, то ли кто-то подсиживал. В письме жене он писал, что перед партией он чист. Когда тётя Люся читала об этом письмо жены Николая Зиновьевича, дядя Марк прервал чтение и вышел из комнаты, чтобы скрыть слезы. По навету дядя Коля был осужден и вывезен в Ярославскую область, где в заключении умер. Семья вернулась в Ленинград, но квартира была уже занята каким-то энкавэдэшником. Когда жена Николая Зиновьевича пришла «домой», новый жилец вышел и пригрозил, что если она еще раз появится, то ее с детьми отправят «куда следует». Со слезами на глазах она попросила отдать ей швейную машинку. Подрабатывая шитьем, вырастила детей и дала им образование. При Хрущеве Николая Зиновьевича реабилитировали, но, ни жизни, ни квартиры не вернешь. Есть в русском языке такая присказка: «от тюрьмы, да от сумы не зарекайся», в России она всегда актуальна – защиты не было, и нет.

Ранней весной, как только появились ростки крапивы и лебеды, голод для нас кончился. В день мы съедали до семи вёдер свежесобранной крапивы и лебеды. Варили щи, пекли лепешки. Животы спали, вши пропали, лица из опухших стали розовыми. На Первое Мая нам выдали по чекушке водки. Одну чекушку мы оставили себе и добавляли по чайной ложечке в стакан чая. Остальную водку мы обменяли у солдат на хлеб. Помнится чекушку за буханку.

На денек пришли из города проведать свою квартиру Лебедевы. Нам с Валиком на Валю и Катьку было уже жутко смотреть. Мне было стыдно за свои розовые щёки. На лицах Кати и Вали еще был отпечаток голода. Это было вторая степень дистрофии: череп обтянутый синей кожей, но они с матерью выжили, их худощавый отец умер еще на Лахте сразу, как только начался голод.

Из дворовой детворы эту весну во дворе я встречал один – кто разъехался, кто погиб.