«Совок». Жизнь в преддверии коммунизма. Том I. СССР до 1953 года

Одним из наших сверстников во дворе был Гога. Полного его имени я не знаю, мы его звали, как звала его мать. На фото жильцов он сидит крайний слева, рядом с ним крепыш Сухоруков.

Каждому из мальчишек изредка перепадает, но Гогу мать лупила, возможно, на нем срывая свою горечь существования. Был он худенький, тоненький какой-то, да к тому же еще и рыженький. В играх участвовал тихо, но мы его никогда не обижали – жалость к себе он вызывал. Когда у меня родился сын, то я был озабочен тем, чтобы не дать ему такое имя, по которому его могли бы звать «Гогой» и назвал сына Егором, но обошлось.

Когда прекратил работать пригородный транспорт, Гогина мать, отправляясь в город на работу, везла с собою на санках и сына, а вечером обратно на Лахту. Так по дороге в санках он у неё и застыл. Сама дотащилась до дома, поведала об этом кому-то из соседей и на следующий день ушла, – больше мы её не видели. Поговаривали, что она объедает сына, но зачем же она тратила силы на то, чтобы возить его?

В нашей семье все делили поровну, хотя было очевидно, что дедушка на таком пайке долго не протянет. Что делать было маме? Голод еще только начинался, а дедушка уже умирал. Усиленного питания в отведенном нам кругу природы, физически не существовало. Могло быть только внутрисемейное перераспределение.

Был принят «справедливый», а потому жестокий принцип: карточки детей, иждивенцев и служащей смешивались в общий котел, и делилось все поровну.

Прошло много лет; читая воспоминания Ленинградцев, видишь, что описание судьбы конкретной семьи, двух семей, десятка семей, не охватит описанием всей картины. Это будут только фрагменты громадного полотна. Судьба следующей семьи будет отличаться от всех уже описанных.

Типичной судьбы нет.

Есть героические судьбы, вроде семьи Лебедевых, которые спаслись благодаря работе на заводе, и есть иждивенческие судьбы, вроде нашей семьи, которая спаслась благодаря пребыванию в неподвижности.

Эвакуация

Вскрылся лед на Ладоге. Через Ладогу началось регулярное сообщение на самоходных баржах, заранее специально для этого построенных на ленинградских заводах из стальных плоских листов. Это были простые посудины метров 10—15 длиной и метра 3—5 шириной, оснащенные моторами. Они везли в Ленинград все необходимое, а обратным рейсом вывозили из Ленинграда неэффективное население. В частности семьи, где было больше двух иждивенцев.

Не все поехали. Лебедевы тетя Клава, Валька и Катя (по возрасту иждивенцы) остались. Они все трое работали на заводе – участвовали в обороне города, получали рабочие карточки. Как-то устроились, самое страшное пережили. Куда поедешь, что там ждет?

Мы были нахлебниками, а мама конторской служащей, и удирали. Бабушка и мама чувствовали ответственность за жизнь Валика, можно представить, как переживали родители Валика, а бабушка переживала за свою дочь – тетю Люсю. Мы думали, что едем к Бичам. Никто еще не знал, что немцы доберутся до Алпатово.

Стали собираться в дорогу.

Когда решился вопрос об эвакуации, мне захотелось оставить память о том, какой прекрасной, как мне казалось, было наша комната до войны и как мы сгрудили все от холодных стен блокадной зимой. Видна и моя буржуйка. На стене мои акварельные рисунки на ватмане. На рисунке довоенной обстановки в квартире виден чей-то портрет, но я не помню чей.

В дорогу нужны были деньги. Мама в городе продавала с наших грядок салат, свекольную ботву. Я салат пытался еще добывать на совхозном поле, которое мы – дворовая шантрапа считали своим. Меня поймали, мама бросилась на выручку и упросила отпустить. Кто поймал – милиционер ли, военный ли, или совхозный сторож я не помню. На огороды друг друга никто не покушался.

Собираясь в дорогу, мебель меняли на одежду. Помню, что пианино отдали за мужское осеннее пальто и примус. На что променяли 24 тома Толстого с маленькими барельефными портретами из фольги, я не помню, но что-то дали – или вещь, или услугу. Все, что можно было увязать, – увязывали в тюки.

В июле настала наша очередь. Пригородное сообщение уже восстановили. От дома на Старой улице до вокзала не так далеко. Тюков было много, может 12, а может, и больше. Перетаскивали тюки мы с Валиком. На одном конце отрезка, по которому тюки надо было перетаскивать, их охраняла мама, на другом – бабушка. Так же перетаскивали тюки и на городском вокзале.

На Финляндском вокзале выдали сразу по буханке хлеба на человека, сразу на три, вроде, дня, чтобы быстро без волокиты пропустить через Ладогу и отвезти от фронта. При выдаче хлеба предупреждали, чтобы не наедались сразу, что это опасно.