«Совок». Жизнь в преддверии коммунизма. Том II. СССР 1952–1988 гг.

И самое главное, я показал, что для торцевых насосов есть однозначная зависимость между диаметром шестерни и максимально достижимой производительностью насоса. Меньше максимальной она может быть по многим причинам, но больше максимальной при любой ширине шестерни, при любом модуле и при любой скорости вращения производительность быть не может. По теории шестеренных насосов больше делать было нечего. Я написал отчет, и в отчете привел график максимальной производительности в зависимости от квадрата диаметра шестерни для уровня земли (взлет) и для полета на высоте 18 км.

Сперва Жуков откладывал подписание отчета: «Вот подожди, сдадим госиспытания», а после госиспытаний выронил фразу: «Ну откуда я знаю, правильно ты написал, или нет». Он даже, не веря мне, предложил доработать насос, превратив его из торцевого в радиальный, и снять еще раз характеристики до доработки и после доработки. Сделал. Все равно так и не подписал. Не знаю, чего он боялся (а зачем он в истории с клапаном сказал: «да делай то, что делал» Между прочим, эта ассоциация у меня возник только сейчас, а тогда я был доверчив безгранично). Обойти Жукова и, тем самым, как бы, пожаловаться на него, я считал неудобным. Когда меня через несколько лет перевели на работу в другой отдел, я, чтобы сдать отчет в архив, принес его на подпись к первому заместителю Кузнецова. Он, подписывая, проговорил: «Ну, Жучок, так и не подписал». Не желая подводить Жукова, я не пошел подписывать отчет к Кузнецову. Жуков ко мне во всех отношениях относился хорошо и позволял делать любые эксперименты.

Я написал статью о насосах и отправил ее в ЦИАМ, но сопроводительное письмо подписал не у Кузнецова, а уж не помню у кого. Когда я поинтересовался ее судьбой, мне сообщили, что она потерялась где-то у начальника ЦИАМа. Я опубликовал статью в секретном журнале и тем самым запретил, или разрешил на нее не ссылаться. Я надеялся, что Главный увидит статью – он все журналы просматривал и ставил на них свою подпись, фиксируя просмотр, но на этом номере его подписи не было. Так он и не узнал о моей «эпохальной» работе (не сложной, инженерной, но совершенно новой, не уточняющей предыдущие знания, а закладывающей основу для уточнения, если кому-либо это захочется сделать от нечего делать). В ЦИАМе на какой-то конференции после моего доклада о насосах в перерыве меня спросили, защитился ли я, когда я сказал, что нет, ко мне потеряли интерес, а я считал, что мне диплом должны преподнести на «тарелочке с голубой каемочкой» – ведь я же работу сделал, работа – вот она. Своим докладом я оповестил о ней мир, но никто не побежал ко мне благодарить меня за это.

В этой истории я об одном жалею – жалею, что не показал расчеты и формулу Опперману. Во-первых, ему было бы приятно, что его насосы нашли теоретическое описание. Во-вторых, было бы приятно мне от него услышать похвалу, в которой я не сомневаюсь. И, в-третьих, он, может быть, поднял бы это на щит и тогда, может быть, не возникла бы сама дилемма – ставить ли Жукова в неудобное положение.

Почему же не показал я работу Опперману? Ну, как же, зачем же отдам я ее немцам – не Опперману, а тем каким-то абстрактным немцам, ну хотя бы Зиману. Паатриооот я был ух какой!!!

Исследовал я и приводные центробежные отделители. По моему проекту в лаборатории соорудили стенд для экспериментов с суфлерами. Стенд для испытаний центрифуг привезли с собой немцы. Результаты и этой работы я не показал Кузнецову, хотя он как-то выразил свою заинтересованность в том, чтобы проектировать их не вслепую. Отчет я подписал у зама, который проблемы не видел и подписал формально. Мало ли отчетов всяких пишут эти расчетчики.

Мне хотелось, чтобы Кузнецов услышал обо мне как бы со стороны. Дурь в моей голове была несусветная.

Поздно вечером мы с Непопаловым в сборочном цехе разбираемся с каким-то дефектом по редуктору, связанным с работой маслосистемы. Наконец я понял, в чем дело и говорю Непопалову: «Иди, расскажи Фролову» – это его начальник. «Ну да, Фролову; я расскажу Кузнецову».

Я чувствовал себя настолько талантливым, что считал ниже своего достоинства «мелочиться», даже, когда Жуков не подписывал отчет. «Талант, он всегда дорогу пробьет». Между тем, Жуков не только не подписывал отчет, но и «заморозил» меня. Когда начальником был Опперман, а ведущим, с которым я работал, был Овчаров, мне и одному из испытателей первым дали Ш категорию. Потом Овчарова командировали на серийный завод, немцы уехали, а Жуков перестал меня выдвигать на категорию.