«Совок». Жизнь в преддверии коммунизма. Том III. СССР после 1988 года

«Национализм это не грех звериной стадности, а естественное стремление к взаимопомощи, источник патриотизма». Очень тонкая и очень зыбкая граница между патриотизмом и национализмом. Зыбкая, потому что легко разрушается, превращая пропаганду национализма в пропаганду фашизма и тонкая в требуемой точности рассуждений, чтобы не скатиться, отвергая патриотизм, как ветвь национализма, в пропаганду индивидуализма. Но ненавистников народной солидарности и взаимопомощи среди рядовых советских граждан всех национальностей тонкости не волнуют. Они с ненавистью набрасываются на эту солидарность: «С кого пример брать? С Павки Корчагина, что ли? Да человек должен в первую очередь думать о себе, а не о «родине». В первую очередь человек должен возлюбить себя, а не губить здоровье, как этот Пашка.

А ведь Николай Островский был Человеком, бросившим себя на жертвенный костер революции, ради нашего, как он был уверен, светлого будущего.

Из светлого заблуждения нас возвращали к мрачной действительности, напоминая, что человек по натуре своей собственник – уже малое дитя, хватая игрушку, кричит: «Моя», а нам с детства старались привить: «Наша». Теперь коллективизм объявлялся вредным наследием советского прошлого, его носители объявлялись «совками». Теперь пропагандировалась «личность», а подразумевался индивидуализм. Статья в газете наставляет нас, что самыми вредными для прогресса являются «непритязательные». Нам в нашей простой непритязательной жизни некому было завидовать. Притязательность будила стремление к превосходству и к зависти превосходящему. Чужое всегда лучше.

К сожалению, приходиться признать, что такое отвратительное качество, как зависть, является движущей силой борьбы за существование в эволюционном развитии царства животных. Но она тогда является движущей силой, когда обществом (пропагандой) осуждается, чтобы обуздать ее сдерживающим фактором. И зависть становится разрушительной, оправдывая неблаговидность, если исчезает ее осуждение.

Мне довелось наблюдать поведение двух примерно одинаковых по силе собак. Хозяин поставил перед ними совершенно одинаковые миски с едой. Псы стали жадно есть, поглядывая друг на друга. Наконец по инициативе чуть-чуть более решительной, они поменялись мисками, а через некоторое время опять поменялись. И так, пока всё не съели, всё полагали, что у соседа еда в миске вкуснее (тут уж я не знаю, вкуснее, ли, больше ли её, или еще какой-либо собачий критерий играл в этом обмене роль).

Противоестественное всеобщее равенство, к которому призывали великие философы на основе разума, не стимулировало ожесточенность соревнования, награждение почетной грамотой за успехи в труде не подвигало на сатанинскую борьбу.

Философы, считавшие себя материалистами, пренебрегая в рассуждениях законом борьбы за существование, были идеалистами.

Теперь предлагалось это искусственное общество, сконструированное на основе разума человека, заменить естественным обществом на основе звериной борьбы за материальное существование.

Началось искоренение идеологии товарищества, идеологии солидарности.

У Павлика Морозова, детская душа была потрясена тем, что, когда голодают дети в Петрограде и Москве, его родной отец зарывает зерно в землю. Не думаю, что он помнил стих Евангелия, где Спаситель призывает отказаться от отца и матери ради благого. Нет, он по-человечески, детским своим чувством воспротивился действиям папки, которому не жалко голодающих, ведь Павлик не о себе думал. Журналистами – злопыхателями Павлик превращен в символ «стукача» (доносителя), и ни слова осуждения в адрес тех, кто в дичайшей злобе содеял кровавую МЕСТЬ, убив мальчонку и его четырехлетнего братишку. Так, под ударами молота разрушения выковывался слой наглых эгоистов.

Если и можно представить себе Святого России Советского периода, так это Павлик, ради благого дела отвергший отца, и его братишка. Безгрешные по своему возрасту, и принявшие мученическую смерть, ради спасения голодающих, они достойны бессмертия в памяти потомков.

Каша в умах и в газетах была потрясающая. И среди нас, безусловных приверженцев демократии, статьи о Павлике Морозове вызвали разную оценку. Я был возмущен, Юра в его прославлении видел насаждение «стукачества»:

– Чтобы сын доносил на отца, отец на сына.

– Тогда скажи, что благородный поступок ребенка пропаганда использовала для насаждения этого самого стукачества.

– Да в чем же благородство? В том, что донес на отца?

– В том, что ему было жалко голодающих.

– А из-за чего был голод?

– Ребенок не мог этого знать, да и для голодающих это не имело значения, их вины в этом не было. Павлик знал только, что люди голодают, он не мог не верить своей учительнице, а отец зерно зарывает.

– За рубежом, если гражданин видит, что прохожий бросил мусор на газон, гражданин считает своим долгом сказать об этом полисмену, – заметил Володя Сударушкин.