Современная датская новелла

Он опять отхлебнул пива, сделал несколько долгих затяжек и посмотрел на мальчишек кисло-сладким взглядом. Бледно-одутловатые щеки его задвигались. Он зажмурился и сказал, перекатывая сигарету в толстых губах:

— Я вам не проповедь читаю, это мне не подобает. Но все-таки подумали бы вы о вечном. Жизнь, она недолгая, и грязи в ней… И верно, что она юдоль плача, чистая правда! Да и то сказать, за каким чертом мы все существуем? Отвечайте-ка! Есть да пить? Путаться с дрянными суками? Тварь живую убивать да жрать, когда она, скотина-то, что и говорить, куда лучше и честнее нас?

Кок допил бутылку; он разгорячился от собственной речи, красные пятна выступили у него на скулах. Он погасил окурок о подошву и швырнул его в мусорное ведро.

— Н-да! — сказал он. — А какая, спрашивается, разница между сопливым младенцем и поросенком? Я вас спрашиваю! Какая разница между девкой и свиньей? Что та, что другая голодные и беспутные. Что у одной — мясо, бока, сиськи, кровь, да желчь, да моча, то и у другой. Грех, парни, он всякую тварь одолевает.

Слезы навернулись на глаза кока. Лицо у него перекосилось.

— Да вы не подумайте, что я себя каким-то особенным считаю. И я такой же, однако изо всех сил стараюсь каяться, чтобы не угодить совсем в пекло. А если вы не будете так же делать… Эй, эй, ты куда это, Роберт?

— Меня тошнит, — ответил Роберт.

— И меня тоже, — сказал Йохан.

Кок тяжко вздохнул и закурил новую сигарету. Пожав плечами, он сказал, словно обращаясь к пустоте в светлой, чисто вымытой кладовке:

— Так вот оно всегда и бывает. Получай, когда людям добра хочешь.

В каюте горничной роженица боролась за две жизни. Пот и слезы катились у нее по щекам, как дождь по стеклу, а крики ее стали беззвучны. Силы гибели и творения схватились не на живот, а на смерть в тесной каморке и бились вечным неукротимым боем за владычество над миром.

— А может, все-таки впрыснуть ей? — умоляюще спросила Давидсен.

— Подождем, — ответил врач.

Стюард, официант и оба юнги стояли в коридоре. Прислушивались напряженно и молча. Немного погодя на трапе появился штурман Странге; обветренное бородатое лицо его было мрачно.

— Почему так тихо? — спросил он шепотом.

Стюард пожал плечами, избегая его взгляда. Оба юнги смотрели на него не отрываясь, и в глазах у них полыхал страх.

Из кухонных сфер доносились обрывки пронзительного блеющего пения.

Когда восходит вечно нов
хвалебный гимн земных сынов
и ввысь летит, ликуя,
то в небе ангельская рать
за нами станет повторять
стократно: Аллилуйя!

Это распевал кок. На лице штурмана появилось угрожающее выражение. Йосеф явно был пьян, а в таком виде петь псалмы да еще в святую ночь — нет, это уже чересчур! Это нетерпимо!

Побагровевший Странге исчез в люке трапа. Было слышно, как он препирается с коком, дело явно не ограничилось словами, загремела разбитая посуда и послышался громовой голос штурмана:

— Еще как серьезно, черт меня побери! Моя мать умерла, когда меня рожала.

Но тут послышались приглушенные голоса из каюты горничной. Плеск воды. Что-то похожее на гулкую затрещину. А потом вдруг ломкий, словно захлебнувшийся звук треснувшего колокольчика, звук, который быстро перешел в громкий неутешный детский плач, пронзительный и резкий, как тончайшая проволочка.

— Эге-ге-ге! — сказал вновь появившийся на трапе штурман. — Стало быть, изловили-таки нашего «зайца»!

Через несколько минут из каюты вышел доктор Хельгасон. Лицо у него было потное, а жилетка в крови. Быстрым шагом он направился в гальюн.

— А как мать? — спросил штурман.

— Все ол райт, — ответил доктор. — Мальчик.

— Вот это да! — сказал штурман и залился смехом от облегчения. — Счастливчик будет — в самое рождество родился.

Стюард громко и от души зевнул, юнги старались не смотреть друг на друга.

— А здорово Странге отделал Йосефа, слыхал? — заметил Роберт. — Так ему и надо!

Небо опять заволокло. Шел густой снег, но непогода унялась и море затихало. Пароход посылал предупредительные гудки в темноту рождественского утра.

— Что это с вами такое, Странге? — спросил капитан Тюгесен. — Вы, кажется, ухмыляетесь?

— Я? — спросил штурман. — Ну да, правда, так оно и есть!

— Да вы не стесняйтесь! — подкусил его капитан. — Имеете же и вы право иногда быть немножко ненормальным!

— Ну, конечно, — не стал возражать штурман.

— И безответственным, — добавил Тюгесен и весело чихнул.

Штурман предоставил старику потешаться, как он только захочет.

Снегопад стал меньше, различались уже маяки на норвежском берегу. Туча, похожая на исполинского страуса, снесла искрящееся золотое яйцо — утреннюю звезду.

Штурман ушел к себе в каюту.

«На земле мир и в человецех благоволение, — подумал он, сидя перед фотографиями жены и трех дочурок. Вспомнив, как он распек кока, Странге почувствовал угрызения совести. — Переборщил малость. Так уж всегда выходит с этим непутевым Йосефом. Он сам постоянно напрашивается на неприятности. Пьет лишнее и задирается. Но, в сущности, у него душа, ищущая правды…»