Жена протянула мужу пирожок, потом засунула пакет и бананы в тумбочку и выпрямилась на стуле. Рантанен разломил пирожок на две части и принялся жевать. Глотать было больно, хотя с горлом вроде все в порядке.
— Неплохо бы покурить, — сказал Рантанен. — Только здесь нельзя.
— Разве у вас тут нет курилки?
— Как же я до нее доберусь, когда я весь в этих железках и трубках?
— Все передают тебе привет и желают выздоровления.
— Вот спасибо, — ответил Рантанен, не в силах скрыть насмешки, и чуть не подавился сухим пирожком. Под испуганным взглядом жены он зашелся таким кашлем, что казалось — у него разрываются внутренности. Но потом, напившись соку, Рантанен поспешно спросил:
— Как дети?
— Чего им… они ничего не… Они же спали… они не проснулись или во всяком случае ничего не поняли… Я все убрала… то есть мы убрали все следы, как только… сразу после допроса, нет, до этого. К тебе сюда приходили?
— Да сюда то и дело кто-нибудь является расспрашивать о всяком-разном, — ответил Рантанен.
— Что ты им говорил?
Рантанен настороженно молчал.
— Я все рассказала! — крикнула жена.
— Ну конечно! Я так и думал!
— А что я могла? — заплакала жена.
— Да не хнычь ты! — рассердился Рантанен. — Скажи лучше, что ты им сказала.
— Все, что помню.
— И что же ты помнишь:
— Ничего! — простонала жена и вытерла лицо простыней Рантанена.
Рантанен молча барабанил пальцами по спинке кровати.
— Для меня это чертовски неприятная история, — сказал он наконец.
— Для тебя? — вскрикнула жена. — А для меня?
— Не знаю. Наверное, тоже. Мне все равно.
— Все равно? А если бы наоборот? Если бы это я здесь лежала, а ты… Так это, конечно, не было бы неприятно? Это было бы, наверное, совсем нормально? Да, вот именно, это было бы нормально.
— Не стоит преувеличивать, — сказал Рантанен. — Ни разу я всерьез…
— В шутку, что ли, ты меня бил?
— И ни в жизнь я со всей силы…
— И не нужно, с твоими-то кулаками!
— Господи! — не выдержал Рантанен. — Невозможная баба! Все ты по-своему вывернешь. Это же случайность, что я лежу тут… как пациент. И кто знает, сколько пролежу.
Рантанен чувствовал смутное удовлетворение. Ему казалось, что этим ударом ножа с ним расплатились за многолетние побои. А впрочем, разве один он был виноват? А колючие, изобретательные словесные нападки жены? Увертки, все эти женские хитрости, разве все это ничего не стоит? Вот и сейчас сидит и плачет. А до этого твердила, что с ней поступали несправедливо. Несправедливо? «Да верно. Поступали несправедливо», — согласился в душе Рантанен, но ему стало обидно за себя. Ведь это он здесь лежит, он, и никто другой.
— Чтобы правда восторжествовала, — произнес он вслух. Жена молчала.
— Они держали меня там целый день, — сказала она потом. — Угадай-ка, о чем они меня спрашивали? Они спросили мое рабочее имя, ну, имя, под которым меня знают, как будто я…
— Кличку? Какого черта…
— У проституток клички! У всякого сброда. Они решили, что я такая.
Рантанен рассмеялся, скорее растерянно, чем весело. Жена вспыхнула: — Все вы, мужики, дерьмо.
Она быстро встала и взялась за сумку.
— Руки не распускай, предостерег ее Рантанен. — Я не могу защищаться. Ты понесешь судебную ответственность. Отвечать будешь!
Жена бессильно прислонилась к спинке кровати. На ее скулах появились красные пятна, из глаз покатились слезы.
— А сколько раз ты бил меня, а я же слабее? Кто на тебя за это в суд подавал? Кто за меня заступился? Кто меня защитил? А когда я один раз… ведь ты же опять набросился…
Она замолчала и стиснула зубы.
— Но есть разница между защитой и нападением!
— Я защищалась!
— Ты превысила необходимую оборону!
— Ханжа чертов! А если у другого от рождения и руки длиннее и силища как у гориллы! И мозги тоже!
— Могла бы и порадоваться, что мои обезьяньи мозги еще варят и что я вообще лежу тут, а не в морге!
Женщина повалилась на стул. О чем она думала? Рантанен на минуту испугался ее остановившегося взгляда, ему стало стыдно, этого он не должен был говорить… Хотя он сказал правду. А почему нельзя было говорить? С ней, что ли, деликатничать? С ней, с ней, вот именно, с ней.
«Хорошо, потом, попозже когда-нибудь, — мысленно сказал Рантанен. — Сейчас это все равно было бы сплошным притворством. Ну и притворись. А что толку? Оскомину на зубах набьешь и все. Давай, давай». — Я же просто пошутил, — произнес Рантанен вслух. — Чего тебе, в самом деле, радоваться? Что я жив остался?
Вот он уже дважды сказал это, второй раз словно бы в шутку. Жена бессмысленно покачивала головой. В комнату вошла сестра, крепкая женщина средних лет. Жена отвернулась.
— А, тут еще посетители? — сказала сестра. — А у нас как раз намечается небольшая процедура.
— Я ухожу, — тихо сказала жена и, взяв сумку, поднялась.
— Да, да, и время визитов уже кончилось.
— Не уходи, — попросил Рантанен. — Надолго она, эта ваша процедура? — обратился он к сестре.
— Нет, но она немножко интимная, — ответила сестра.
«Как неестественно произнесла она это слово», — подумал Рантанен.
— Это моя жена, — сказал он.
— Вот как? — сестра внимательно посмотрела на женщину. — Слыхала, слыхала, — значительно протянула она.