Современная греческая проза

Тем временем у нас ничего не закончилось. На прошлой неделе из муниципалитета привезли эти большие голубые контейнеры для раздельного сбора мусора и поставили по одному на каждом углу, а нам раздали листовки и какие-то особенные мешки, чтобы мы собирали, как говорят, бумагу и жестянки. Прогресс. И в четверг вечером, когда мы сидели у Сатанаса, пришел адмирал и спросил, знаем ли мы, что случилось с Софронисом, который живет рядом со школой.

– А что с ним такое? – спросил Вайос. – Умер?

– Да совсем с катушек съехал, бедняга, – ответил адмирал. – Вчера вечером мой сын возвращался с работы и увидел, как тот пытается забраться в мусорный контейнер, тот самый, что для раздельного сбора мусора. Вовремя его поймал. Что это ты тут делаешь, барба-Тасос, спросил его. Совсем с ума сошел? Ты, что, в мусор лезешь? И, как вы думаете, что ему тот ответил, обернувшись? Оставь меня, Стефанос. Оставь меня и иди радуйся жизни. Человек, который позволил своей жене умереть, оставив ее без помощи, только для мусора и годится. Оставь меня, пусть меня заберут на переработку, глядишь, и из меня выйдет человек получше. Вы только послушайте. Только послушайте, что в мире делается. Мой сын едва смог вытащить его оттуда. А потом, говорит, тот сел на углу и смеялся сам собой как юродивый. Да, совсем плохи здесь дела. Вот что я могу сказать обо всем об этом. Совсем плохи здесь дела.

– Я помню его жену, – проговорил Михалис. – Она долго мучилась по больницам и врачам. Онкология, да, адмирал? Я уверен, что да.

Адмирал заказал для нас пол-литра вина и ципуро. Начал было говорить что-то про Софрониса и его жену, но увидев, что никто его ни о чем не спрашивает, перестал. Все молчали. За окном дул ветер, и мы слушали, как дребезжат под его порывами стекла, как свистит прорывающийся сквозь щели воздух. Было почти одиннадцать. Сатанас выключил телевизор, встал за стойкой и устремил на нас пристальный взгляд.

– Завтра заберу младшего из клиники, – произнес Ираклис. – Они говорят, нужно, чтобы мы его свозили на какую-нибудь экскурсию в эти выходные. Это пойдет ему на пользу, говорят. Поможет детоксикации. Но его мать боится и не хочет, чтобы он приезжал. И сама не поеду, кричит. Боится. Даже и не знаю, что буду делать.

– Сколько ему? – спросил Вайос.

– Двадцать. Двадцать. Скоро будет двадцать один.

– Отвези его к какой-нибудь русской. Не на экскурсию. Только так у него будет детоксикация.

– А моего сократят в конце месяца, – проговорил адмирал. Вчера его предупредили. И я ему вот что сказал. Смотри только, сказал ему. Смотри, не потеряй свою веру. Нечего терять свою веру им в угоду. Ты должен верить. И пусть даже бога нет, а ты должен верить. Твоя вера и есть бог. Так я ему сказал. Но это здорово его подкосило. Вчера ночью я встал и застал его на балконе, он курил. И вот, когда я увидел его таким, повисшим на решетках балкона, не знаю. У меня кровь застыла в жилах. Я сидел там в темноте, смотрел на него, и сердце кровью обливалось.

Ираклис затушил сигарету и встал.

– Пойду я, – сказал. – Мне рано вставать.

Уходя, зацепился ногой за стул, и тот рухнул на пол. Но он даже не оглянулся.

Адмирал залпом опустошил свой бокал и снова наполнил. Руки его дрожали. Через стекло он посмотрел на Ираклиса, который скорчился возле какой-то машины и изо всех сил пытался прикурить. Выпил, а затем повесил голову и закрыл глаза, и так с закрытыми глазами начал говорить.