Современная югославская повесть. 80-е годы

— Я слышала от весьма надежных и проверенных людей, Мирослав. От очень авторитетных господ. Я знакома и поддерживаю отношения с очень важными людьми. Эти господа, разумеется, ты понимаешь, по секрету, сказали мне, что скоро произойдет переворот и нам, хозяевам, вернут наши дома. Ты понимаешь, детка, что это значит? Моему Дарко больше не надо будет скитаться на чужбине, первым же экспрессом он вернется домой. И дома он будет спокойно трудиться над своими картинами…

Новак невольно ищет глазами последнюю картину Дарко, но тут его взгляд привлекает большое хрустальное стекло; увиденное в нем поражает его как громом.

— А знаешь ли, детка, что значит для Дарко вернуться?

Знаю, думает Новак, догадываюсь. Есть вещи, о которых ни вы, госпожа Майцан, ни все ваши почтенные господа и не подозреваете. Впрочем, мне до вас дела нет (Новак встает и подходит к картине Дарко), мне жаль только Дарко Майдана. Знай он про это, действительно поспешил бы домой первым же экспрессом.

За спиной у Новака появляется Туна и, вероятно, жена Дарко, долговязая бабенка с пухлыми влажными губками и возбужденным блеском в глазах. И где только Дарко ее откопал?

— Ну как, нравится вам последнее произведение моего супруга? — спрашивает Новака самая новая обитательница дома Майцанов.

— Недурно, — не взглянув на нее, отвечает он.

В автомобиле Туна говорит, не закрывая рта. Как заведенный. А Новак молчит как рыба. И вдруг произносит:

— Послушай, Туна…

— Ну, черт побери! — восклицает Туна. — А я уж испугался, что ты онемел.

— Помнишь, Туна, того каменного льва с ограды магазина?

— Что за вопрос! Он и теперь стоит там, куда я его своими руками поставил.

— Нелегко было его поднять, верно?

— Да уж тяжелый был, но я его поднял. Нет?

— Поднял, Туна, честь тебе и хвала! А теперь послушай. Я б хотел, чтоб тогда, когда ты поднимал эту каменную глыбу, все у тебя там лопнуло от натуги… Ты меня понял, Туна?

— Брось, Длинный, ты преувеличиваешь. Не я, так кто-нибудь другой. А так все остается между друзьями. И Дарко не убудет. Нет?

XI

Если не считать, что Иво Козлек капельку пополнел и округлился, в сущности, он не изменился, думает про себя Новак. Чуть возмужал, особенно если за мужественность полагать этот румянец алкоголика, разлившийся по щекам, шее, лбу и даже белкам глаз. Вместе с усеянным густой сетью сосудов носом-картошкой новая окраска Доктора кажется очередной проделкой озорного мальчишки с Загребской ветки. И Новаку на секунду чудится, будто Иво Козлек-Доктор с этой краской на лице просто выкинул очередной номер, чтобы рассмешить и развеселить свою компанию. Новак улыбается ему с благодарностью. Шуткам Доктора он всегда смеялся и всегда будет смеяться — это наименьшее, что он может сделать для старого друга.

Улыбаясь, с вытянутой рукой, он устремляется навстречу Доктору. Тот между тем отступает, с заговорщицким видом оглядывается и, убедившись, что все чисто, запевает своим знаменитым баритоном (за который на «Первых аплодисментах» в 1956 или 57-м году был награжден оглушительными овациями). Песенка вообще-то старая, романтичная:

— На берегу реки Тики-Те стоят негритянские хижины…

Доктор поет и отбивает такт на воображаемых барабанах. К нему присоединяется Туна. Ну, коли так, думает Новак, не бастовать же. И тоже подхватывает, хотя ему кажется, что для этой песенки времен их молодости здание, где производится судебно-медицинская экспертиза (а тут и черная машина подъезжает), пожалуй, не самое подходящее место.

— …стоят негритянские хижины…

Новак прыскает и снова протягивает Доктору руку. Теперь Доктор отвечает на рукопожатие и смеется.

— Доктор, доктор, что-то у меня все болит! — Новак говорит без смеха.

— Не верь ему, Доктор! — Туна по-своему включается в игру. — Ничего у него не болит. Разыгрывает!

— Открой рот! — Доктор встает на цыпочки и хватает Новака за подбородок. Новак открывает рот.

— Скажи «а».

— Бе-е-е-е!

— Ах, ах! — Доктор качает головой. — Плохи твои дела!

Новак бледнеет. Конечно, не из-за диагноза; от лязганья, с которым из подъехавшего катафалка извлекают жестяной гроб и небрежно опускают на тротуар, у него перехватило дыхание. И неизвестно, сколько бы он еще мучился с этим ледяным комом в горле, если б его внимание не отвлек желтый «спачек». Знакомый автомобиль останавливается напротив катафалка.

— Это она! — коротко сообщает Новак.

Ни большие темные очки, ни шелковый платок, повязанный на макушке, ни нарочитая небрежность в выборе туалета, думает Новак, не могут испортить Танину внешность. Это подтверждает и спонтанно вырвавшийся у Туны свист. Новак уничтожает его взглядом.

— О’кей, бой. — Туна складывает оружие. — Твоя рыбка, твоя и уха.

— Не неси чепуху! — Новак достает сигарету.

— А что, все при ней! — веселится Доктор. — Девочка — на все сто…

— Не время дурачиться! — предупреждает Новак и идет к Тане.

У входа Доктор машинально хватает Таню за плечо:

— Как имя, барышня?

— Таня Голац.

— Это я знаю. Имя покойника, барышня?