Современная югославская повесть. 80-е годы

Новак отворачивается. Он, видит бог, надеялся, что не услышит ответ. Да он и не слышал, поклясться бы мог, что не слышал, зато ощутил, да еще как: каждая буква и каждый слог в отдельности врезались ему в затылок, и кожа теперь горит и печет до слез. Нет, он не закричит, не вскрикнет! Сквозь стиснутые зубы беззвучно повторяет: Мишо Милобрк! И тут же понимает, что дело не в имени, а в том, как Таня это имя произнесла.

— Товарищ Новак, — окликает его Таня уже из дверей. — Если вам в контору, я подвезу.

— Спасибо, Таня. — Новак в растерянности. Боже, какое чудовище! Эта мысль приковывает его к стене, и несколько мгновений он стоит неподвижно.

— Товарищ Новак! — Туна передразнивает Таню. Новак в ответ выдавливает улыбку.

— Туна остается Туной!

— А кто же этот счастливчик? — скалится Туна.

— Да уж счастливчик — заспиртованный!

— Малышка, ей-богу, так хороша, что и мертвого поднимет!

— Не болтай вздор, Туна.

— Воображаешь сцену, когда малышка останется с ним наедине? — подмигивает Туна.

— И не пытаюсь.

— Он уже чистенький, залатанный, надушен и переодет. Бог знает в каком порядке! Иначе Доктор ее и близко бы не подпустил…

— Туна, прекрати!

— Знаешь, что малышка сделает прежде всего?

— Меня это не интересует.

— Для начала влепит поцелуйчик. Потом снимет галстук. Чего ради в последний раз видеть его при галстуке, который ему к тому же напялила жена? Без галстука он куда привлекательней. Нет? Слегка освободим воротничок — та-а-ак! Пусть будет видна волосатая грудь. Выглядит секси, а?

— Туна, ты ненормальный!

— А что, если мы слегка и причесочку изменим? Конечно, а то он такой прилизанный! Спустим пряди на лоб, закроем ухо — т-а-а-к! Какой же он теперь сладенький!

— Заткнись!

— Ну что ты хочешь, Длинный? Абсолютный нормалек. Малышка хочет сохранить его в своей памяти таким, каким знала при жизни. А любовница, черт возьми, видит и воспринимает тебя не так, как родная жена. Нет?

— Откуда ты знаешь, кем он ей приходится?!

— Скажи мне ты, Длинный.

— Ты ужасен, в самом деле, ужасен!

— А ты что, Длинный, и впрямь кисейная барышня?!

— Отвратительно!

— Жизнь, старик. Не думаешь ведь ты, что жизнь — это песенки? Неужели еще не набрался ума-разума?

— Брось, прошу тебя!

— Спроси Доктора. Пусть тебе Доктор скажет, что такое жизнь. Что? Носилки и груда мяса, костей и запекшейся крови. И куча опечаленной родни… «Господин хороший, вот вам на гемиштик. Только вы уж нам его уберите получше. Чтоб как живой…»

Новак закрывает глаза.

— Здесь тебе каждый день одно и то же. Один и тот же фильм, только актеры меняются… Вот она, жизнь!

Черт бы его совсем побрал! Новак открывает глаза. Ну да, действительно, это жизнь, жизнь Доктора! Жизнь его друга. Об этом он не подумал.

— Ко всему привыкаешь, — скалится Туна. — И к покойникам. Спроси Доктора.

У Новака взбунтовалась вся утроба. Тяжесть медленно подбирается к глотке и здесь застревает большим неодолимым комом. На секунду он теряет равновесие и прислоняется к косяку старых, грубо сработанных темных дверей. К счастью, Туна ничего не замечает. И даже бросает весело:

— Подскочу до киоска. За жвачкой. Ты не хочешь, Длинный?

— Нет, спасибо, — с трудом выговаривает Новак.

Только жвачки ему сейчас не хватает! Видит бог, он не в состоянии разжевать и то, что Туна ему уже преподнес…

От удара по плечу он вздрагивает.

— Что это ты в одиночестве, Длинный? — Вопрос Доктора застает его врасплох, как и удар по плечу.

— Теперь уже не в одиночестве, — нервно отвечает он.

— А куда Туна умотал?

— В киоск пошел. За жвачкой.

— За жвачкой! — Доктор сплевывает. — Туна, ей-богу, совсем свихнулся! Жует, как эти нынешние пижоны! А посмотри как одевается — blue jeans! И прямо все на нем трещит. Поговори с ним, что ли, ты, на самом деле. Может, тебя послушает?

— О чем? О blue jeans’ах? О жвачке?

— Да обо всем! И это его прыганье! Не всю же жизнь оставаться каскадером. Можно и попрыгать. Пока человек молод, он все может. Когда-то мы все могли. Ведь так, Длинный? Помнишь, этот исторический сад на «кругляше»? Мы тогда пивную опустошили. Ну, было время. Теперь дело другое.

— Туна есть Туна.

— Да брось ты! Четыре десятка стукнуло. Нельзя валять дурака как мальчишка. Каскадер!

— Туна такой. Не сдается.

— Он весь из переломов и разрывов. В прошлом году три месяца провалялся в гипсе. Ему предлагают отличное место — руководителя. Этот пижон не хочет. Предпочитает прыгать. А его сына ты давно не видел?

— Не помню когда! Еще ребенком. Теперь уже, наверное, вырос?

— Вырос! Девятнадцать лет, Длинный! На первом курсе машиностроительного.

— Черт побери! — изумляется Новак. — Ну да, Туна ведь первый из нас женился.

— Один из первых, — поправляет Доктор. — Первым я себе надел хомут на шею.

— Верно, — припоминает Новак. — Ты до армии женился.

— До или после — все одно получается. Так ведь?

— А у Туны сын, говоришь, студент?! Просто не верится. Моя девчушка только в третьем классе…

— Теперь-то с парнем все о’кей. А было время — от рук отбился.

— Да что ты?

— Ты разве не знаешь?

— Ну откуда мне знать? Я же целых сто лет ни с кем из наших не виделся.