Современная югославская повесть. 80-е годы

— А что с ней будет через десять лет, всего через десять лет! Сейчас ее лицо сплошной обман, чтобы представить себе, какая она настоящая, ты всегда думай, какой она будет через десять лет, и не промахнешься.

Все, что на ней, все ненастоящее, убеждал Шерафуддин, не только сумочка, но и лицо, маска, не лицо, и тело, сплошь тряпки, и ее разговор, все эти «жуть», «классный», «супер»… Сегодня Лутфия провалился на экзамене, но должен постараться и исправить дело, хотя это очень трудно, ведь Лутфия тугодум, Шерафуддин понимает, он из тех, у кого в голове помещается только одна мысль, самая необходимая.

IV

Сквозь листву проглядывало хмурое небо, напоминавшее лоб человека, готового завыть. В такую погоду идеализм и все прекрасное отыскивает укромный уголок и там прячется, а человек способен на то, на что в другое время никогда бы не решился. Часто говорят: «Погода меня просто угнетает». Угнетает, конечно, и старость, и еще многое. То, что мы считали уродливым и позорным, становится естественным, а то, что считали идеальным и романтическим, если рассмотреть поближе, превращается в обшарпанную прозу.

Шерафуддин вышагивал по улицам гордо и независимо, без страха, как человек, которому еще не стукнуло шестидесяти. Он был уверен — никто не посмеет сказать, что ему уже шестьдесят, и потому чувствовал себя по эту сторону рокового рубежа. Навстречу попадались девушки, они смеялись во весь рот, и зубы были такие красивые, словно искусственные. Но вот он встретил женщину, чье лицо когда-то напоминало лепестки роз и лилий, а тело было высочайшей поэзией, какую он знал. Сейчас это был опустевший осенний сад, розы и лилии погибли, заглушенные сорняками, на высохшем дереве остались забытые груши, по которым стекал холодный дождь.

Женщина изобразила улыбку, готовая остановиться, но Шерафуддин поздоровался и прошел, извинившись, мимо. Ее вид напугал его, он опомнился не сразу: теперь он только играет роль человека, каким его когда-то считали, — работоспособного и предприимчивого, веселого и доброжелательного, готового каждого подбодрить и в каждого вселить уверенность.

Встретился знакомый — рано постаревший поэт. Шерафуддин не сомневался, что у него этим кончится: пока человек молод, он не боится ничего и никого, молодость не знает препятствий. Как гора, лес, пропасть, она разворачивается и размахивается во всю ширь. Состарившись, лес увядает, засыхает. Хороший картофель не остается в земле, а первосортная пшеница на току, остается только негодное — сгнившая ботва, жесткая, ломкая солома, мякина, которую разнесет ветер.

Шерафуддин считал, что поэты должны прославлять достигнутое и приобретенное, просто обязаны. Даже если достигнутое осталось мертвым словом или красивой фразой на бумаге, это не должно людям мешать идти вперед, к горизонтам, видимым только поэтам. А если не все получилось, не освоено, так сказать, не дало результатов, поэта не касается, для подобных ситуаций существуют другие, пусть они разбираются…

«J’ai pour principe n’écrire que des histoires scandaleuses»[72], — повторял когда-то с гордостью рано постаревший поэт. Но когда это было?

Шерафуддина потянуло к друзьям-шахматистам, он направился в парк и сразу наткнулся на компанию, которая с большей охотой выпивала под липой, чем в кафане, и влекла их сюда не романтика, а то, что в кафане за спиртное надо было платить в четыре раза дороже. В каком-то смысле они стали частью пейзажа, и парк уже нельзя было представить без них, так же как без друзей-шахматистов, хотя, наверное, хватило бы чего-то одного: или шахматистов, или шумной компании с бывшей певицей, зато картина была бы неполной и без отслуживших свой век скамеек, без декоративных кустов с белыми ягодами, свисающими до асфальта.

На этот раз друзей-шахматистов не оказалось. Плотно вбитая в брюки женщина прогуливала на цепи дога, и Шерафуддин подумал: если женщина тянет за собой псину и гуляет по парку, она обязана быть красивой, иначе теряется уважение и к ней, и к ее собаке.

Не найдя друзей, Шерафуддин заторопился домой, а когда человек торопится, он мобилизует все силы, физические ощущения берут верх и мрачное настроение исчезает. Он направился было кратчайшей дорогой, но у него родилась идея, и он пошел в обход, чтобы ее разработать. К тому же у него не было желания встретиться с Зинкой.

Он не смотрел по сторонам, никого не замечал. Все в конце концов проза. Как он только сейчас понял, и в старости жизнь остается жизнью, правда уже в виде суровой прозы, в этом вся разница, вместо небесного полета, голубого волнующего восторга — бесконечное серое время. Холод одиночества, медленное умирание, энтропия. Ему остается лишь наблюдать действие беспощадного закона разрушения животного организма. Вспомнил о судье, который закончил свою жизнь, выбросившись с пятого этажа. Один врач убил молодую красивую жену, а потом забрался на чердак, чтобы труп высох, и убил себя. А профессор, семейный человек, отец четверых детей…