Современная югославская повесть. 80-е годы

Как только Богуле сел в машину, сердце его заколотилось от радости. Скоро он окажется дома, обнимет родителей. Скорее бы! Не отрываясь смотрел он в окно, раздражаясь от того, что дорога, изрытая колдобинами, замедляет скорость. Автобус подпрыгивал, оставляя за собой длинный шлейф пыли. Богуле казалось, что водитель теряет слишком много времени, останавливаясь на промежуточных станциях. Это бесило его.

По мере того как автобус приближался к Дувалецу, погода улучшалась, прояснялось небо, солнце выглядывало из-за облаков, бросая на землю яркие отблески, словно в небесах кто-то поигрывал зеркальцем. С горного перевала было видно далекое озеро. Солнце освещало лишь небольшую его часть, казалось, луч прожектора падает на темную сцену. Богуле смотрел на светлый пучок лучей, на знакомые с детства окрестности, и сердце трепетало от радости. Когда автобус спустился с горы и остановился на сельской улице, оно запрыгало, как у пойманного птенца. Богуле соскочил и помчался к дому, толкнул калитку, зазвенел колокольчик, и в звуках его слышалось что-то печальное, жутковатое. Во дворе встретилась мать в черном платке. Обнялись. Освободившись от материнских рук, он спросил:

— А где папа?

Она залилась слезами.

Богуле смотрел на нее.

— Так где же папа?

— Он умер… Мы посылали тебе телеграмму…

— Неправда! — вздрогнул Богуле.

— Правда, сынок… Правда.

— Этого не может быть, чтобы папа умер… Не может быть! — Он швырнул на землю сумку, взлетел по ступенькам крыльца, распахнул дверь в лабораторию и не увидел там отца. Все еще не веря, пробежал по комнатам и снова спросил:

— Куда уехал папа?

— Я же сказала тебе, душа моя… — рыдала мать.

Богуле не верил.

Истина открылась ему позже, когда он вместе с матерью пришел на кладбище, где увидел свежую могилу. Чтобы отогнать страшное видение, закрыл лицо руками. У могилы отца он долго рыдал, мать подняла его с земли и увела домой.

От потрясения Богуле заболел. Температура была высокая, он бредил, звал отца. Ему чудилось, что отец входит в комнату, простирает руки, чтобы обнять. Видение исчезало и повторялось снова.

Бред кончился, и больному уже больше не казалось, когда открывалась дверь, что пришел отец. И все-таки, когда заходила мать — приносила еду, питье, — Богуле приподнимался на кровати: а вдруг это папа?

Однажды заглянул Методия Лечоский, передал хозяйке письмо, адресованное Милу, а к нему попавшее по ошибке. Богуле, увидев лесоруба, вскочил с постели, подбежал к нему, радостно кричал, обнимая гостя:

— Папа!.. Папа!..

Методия смущенно смотрел на мальчика, на его плачущую мать и не знал, что сказать. Так и стоял, как истукан, в объятиях Богуле, пока мать не разжала руки сына.

— Ложись, сынок, ложись. Это не папа, — сказала она, поглаживая мальчика по голове.

Богуле болел долго. Лицо осунулось, глаза запали, даже взгляд изменился. Доктор Татули осматривал больного каждый четверг, давал лекарства от лихорадки, от душевной тоски. Депрессия не покидала Богуле, и врач посоветовал матери:

— Дайте ему фотографии отца, пусть смотрит, а то как бы не было хуже. И неплохо, если бы иногда заходил Методия. Пусть навещает мальчика, пока депрессия не отступит и он не осознает, что отец умер…

Шло время, кризис миновал. Богуле поднялся с постели. Он уже не плакал, не вставал по ночам. Вышло так, как в свое время предсказывал врач: лунатизм пройдет, когда период отрочества сменится юностью. Может, помогло и то, что Богуле подружился с девушкой, как советовал незадолго до смерти дед Илко.

Богуле повзрослел сразу, словно одним прыжком одолел путь от ребенка до взрослого. Он смотрел серьезно, держался степенно, басил, стал принаряжаться, усердно чистил и утюжил свою одежду, задерживался перед зеркалом, причесываясь и приглаживая волосы, любуясь отрастающими шелковистыми усиками.

Влюбившись в свою сверстницу Злату, юноша тянулся только к ней. Все свободное время они проводили вместе. Гуляли по окрестностям вдоль полей, бродили по лесам. Иногда Богуле увлекал подружку в сарай. Ему хотелось испытать то же самое, что он наблюдал, когда сквозь щель увидел обжигателя извести Оруша и жену церковного старосты Андро. Но Злата не позволяла. Ему разрешалось только целовать ее, иногда гладить грудь. Когда его рука делалась смелее, девушка перехватывала ее.

— Нельзя!

— Почему?

— Нельзя… Мне за это попадет…

С нетерпением ждал Богуле того часа, когда будет «можно» и Злате ни от кого не попадет за то, что они любят друг друга.

Теперь сон Богуле был спокойным и глубоким. Он вставал по утрам свежий, бодрый, возился на кухне, шел в поле. Он не хотел учиться, да и мать не хотела оставаться одна. Она надеялась, что Богуле возьмет на себя заботу о доме, о хозяйстве. Сердце женщины наполнялось радостью, когда она видела, как сын запрягает волов, идет в поле, как прилаживает на спину лошади вьючное седло, чтобы отправиться в горы по дрова, как косит траву.

Но однажды она застала Богуле в лаборатории, и защемило сердце.

— Что ты тут делаешь?

После паузы сын сказал:

— Ничего. Привожу в порядок комнату…