Современная литературная теория. Антология

Начиная с 70-х гг., большинство феминистских критиков, признавая необходимость для писателя освободиться от любых ярлыков, отвергают концепцию бесполого «воображения» и с разных точек зрения доказывают, что воображение подвластно бессознательным структурам и ограничениям половой принадлежности. Их аргументы подчеркивают невозможность отделить воображение от социально, сексуально и исторически обусловленного «я». Так, например, Сандра Гилберт разумно настаивает на том, что

написанное есть продукт, сознательный или бессознательный, целостной личности... Если автор – женщина, которая воспитана как женщина, – смею утверждать, что очень редкие биологически аномальные особи женского пола не прошли тем не менее через воспитание женственности – как можно оторвать ее сексуальную принадлежность от ее литературной энергии? Даже отрицание ее женственности будет важно для понимания ее эстетического творчества.

Более последовательная феминистская критика бесполости «воображения» женщин-писательниц дается в лакановском психоанализе, который описывает раздвоение субъекта-женщины в языке. В психолингвистическом мире, структурированном вокруг отношений отец —сын, построенном по мужской логике, женщина – пустота или молчание, пол невидимый и неслышимый. Поэтому в противоположность «чисто писательским» проблемам андрогинной поэтики большинство критиков-феминистов настаивают, что оспорить патриархатные предрассудки против женщин можно не отрицанием половых различий, но отказом от гендерных иерархий. Следует бороться не с половыми различиями, а с их значениями в патриархатной идеологии – с разделением, подавлением, неравенством, внутренним чувством неполноценности, воспитываемым у женщин.

Первый прорыв в андрогинной поэтике произошел, когда принадлежность к женскому полу была провозглашена позитивным фактором для литературы. Женская эстетика возникла на заре движения за женское равноправие как радикальная реакция на прошлое, когда целью женской литературы полагался гладкий переход к нейтральной, «универсальной» эстетике. Вместо этого женская эстетика заявила, что женское письмо выражает особенное женское сознание, что оно представляет собой самостоятельную и последовательную литературную традицию, что писательница, которая отрицает или ограничивает свое женское «я», наносит ущерб своему искусству. Одновременно феминистская критика патриархальной литературы исследовала женоненавистничество литературной практики: стереотипы женских литературных образов как ангелов или демонов, текстуальное подавление женщин в классической и массовой мужской литературе, исключение женщин из истории литературы.

В противоположность элитарности и культу метода в патриархатной критике женская эстетика наделила правом суждения обычную читательницу (здесь произошло соприкосновение движения за женское равноправие с тем, что Терри Иглтон назвал движением за освобождение читателя) и утвердила права женской критической интуиции в истолковании женских произведений. Женская эстетика говорила об исчезнувшей нации, о потерянной родине, о женском просторечии родного языка, о пренебрежительном отношении к силам женской культуры. В предисловии к антологии международной женской поэзии («Кокон», 1978) Адриенна Рич высказала заманчивую гипотезу женской диаспоры:

Идея общей женской культуры – расщепленной, существующей как бы отдельными диаспорами среди мужской культуры, внутри и под гнетом которой женщины сумели выжить, – робко, но постоянно высказывалась в феминистской критике последних лет. Разъединенные друг с другом нашей зависимостью от мужчин – домашней, семейной, племенной, живущие в мире патронажа и институций, мы должны были сперва увидеть и отвергнуть эту разъединенность, а потом начать исследовать, что же у нас общего как у женщин одной планеты.