Современная нидерландская новелла

Это странная, невероятная история, которой, как полагает отец, я не знаю. Дело в том, что Паул воображает, будто отец убил его мать. Смешно, конечно, но он вколотил это себе в голову, и все тут. Во время оккупации она после ссоры с отцом угодила в канал и утонула. Паул думает, что ее столкнул туда отец. Однако, по словам госпожи Мурман, которая рассказала мне об этом, когда после стаканчика вина у нее развязался язык, мать Паула упала в канал сама по себе. Кажется, уличные фонари тогда не горели, из-за бомбежек. Англичане бомбили почти непрерывно, но в темноте теряли обзор и улетали обратно — так объясняла госпожа Мурман. (По мнению отца Элли, это — чушь. А происходило все потому, что они не знали своего местонахождения, не могли сориентироваться; и у меня такое впечатление, что он знает лучше госпожи Мурман. Он мне и рулоны черной бумаги показывал, которые они в войну вешали на окна, так чтобы свет не был виден с улицы, а не повесишь — заработаешь неприятности.) Как бы то ни было, отец и мать Паула поссорились, и она убежала из дому, а спустя некоторое время оказалась в канале. Отец, как обычно, лег спать, потому что убегала она не в первый раз. На следующее утро его вызвали в полицейское управление, так как они нашли его жену. Нечто подобное вполне могло случиться, и у Паула, по-видимому, уже тогда было не в порядке с головой, раз он мог подумать такое о своем отце. Не то чтобы отец совсем уж без греха, но убийца — это все-таки чересчур.

Отец достал носовой платок и высморкался. Щеки его слегка увлажнились. Ну и денек! Элли в музее с дядей, которого она до сих пор ни разу не видела, а я с отцом, распускающим нюни, в гостях у сводного братца, который спрятался под кроватью! Правда, если я намерен стать писателем, то это, разумеется, ценный опыт, который впоследствии очень пригодится. Чем у тебя его больше, тем лучше.

— Знаешь, отец, — говорю я, — за углом есть кафе.

Он кивает. Еще бы ему не знать!

— Пойди выпей там кружку пива, а я побуду здесь. Если через полчаса он не появится, я зайду за тобой, а появится — я тебя позову.

— Нет, сынок, я так не могу. — Отец решительно качает головой, хотя я вижу, что он уже дал себя уговорить.

— Иди, отец, — говорю я, — тебе же приятнее сидеть там, чем здесь. Его ведь нет, так какая разница?

Но отец считает своим долгом еще немного поворчать.

— Что он обо мне подумает, когда вернется и увидит тебя, а родной отец будет сидеть в пивной, — говорит он, но я вижу, как он уже хватается за подлокотники стула, чтобы приподняться.

— Да, ты прав, — говорю я. Мне хочется послушать, как он будет выкручиваться.

— Что ты сказал, сынок?

— Ты прав. Я только подумал, что там тебе было бы приятнее.

С минуту отец молчит. Руки его по-прежнему лежат на подлокотниках. Он явно размышляет.

— С другой стороны, — в конце концов говорит он, — ничего плохого в этом нет.

— Но и приятного для него тоже мало.

Однако он продолжает, словно не слыша меня:

— За кружечку пива он на отца наверняка не обидится. Тем более в такой день. Это ведь, собственно говоря, немножко и мой день рождения.

С чего он это взял, — неизвестно.

— Очень может быть, — говорит отец, уже решительно поднимаясь со стула, — что он сидит в том кафе или пошел туда за бутылочкой.

— Конечно, в пижаме-то, — говорю я.

— Пожалуй, я все-таки загляну туда, — говорит отец. — Я бы не удивился, найдя его там. — Уже в дверях он еще раз оборачивается: — Не забудь предупредить меня, если он появится.

— Постараюсь, — говорю я.

— Только, наверное, он сидит за углом. — С этими словами отец закрывает за собой дверь.

Мы остаемся вдвоем — Паул и я. Напевая вполголоса, я осматриваю комнату. Стены голые, свои композиции он хранит в папке, в шкафу. Книг у него нет, ни газет, ни журналов он не читает, радио не слушает. Непонятно, как можно выдержать такое!

Но однажды я с ним вполне прилично побеседовал, год или более тому назад, когда забежал сюда мимоходом. Я спросил его, почему он никогда не выставляется, ведь он мог бы добиться известности своими композициями. Он сказал, что ему этого не нужно. «Известность не имеет никакого значения, — сказал он. — С известностью или без нее — все равно помирать».

Я возразил, что мне было бы куда приятней умереть известным. Но он твердил свое: это, мол, несущественно, он получает удовольствие от создания своих вещей и в остальном не нуждается.

А по-моему, если это несущественно, если мы все равно умрем, то почему бы и не добиться известности? Честно признаюсь, я нахожу подобную теорию довольно-таки глупой.

Я кашляю, барабаню пальцами по столу — словом, поступаю как человек, который находится в комнате один и ждет другого. Но видимо, я могу ждать до посинения. Должен же он понять, что отца нет, а я остался. Или он уже и меня не хочет видеть? Даже если отец и убил мать Паула, я-то тут при чем? Господи, как трудно порой с людьми! Вечно одна и та же чепуха.