Современная политическая мысль (XX—XXI вв.): Политическая теория и международные отношения

Постмодернисты утверждают, что реалисты в международных отношениях, как и все ученые-международники, приспосабливаются к традиционному методу легитимации знания через историю развития науки. В соответствии с каноном политического реализма принципиальным нарративом реалистской традиции является ее прямая преемственность от Фукидида до Макиавелли, а затем через Гоббса и наиболее важных политических философов Просвещения к современным версиям политического реализма. В центре нарратива, таким образом, выстраивается искусственный прогрессизм, сфабрикованный для того, чтобы дать более надежное основание для реализма. Постмодернизм проблематизирует этот нарратив преемственности, выявляя на первый взгляд не столь уж очевидные слабости реализма.

При этом следует принять во внимание также специфику самой дисциплины теории международных отношений. Дж. Дер Дериан, один из наиболее известных постмодернистских авторов, убежден, что сама по себе теория международных отношений имеет предрасположенность к постмодернизму. Он писал:

«Сложность, амбивалентность и неопределенность человеческих отношений, преувеличенных, опосредованных и отчужденных на международной арене, делают еще более очевидным, почему одна-единственная... теория не может объяснить, как функционируют международные отношения»[351].

Иными словами, теория международных отношений, как и постмодернизм в целом, по определению не приемлет метанарративность.

Разнообразные методы постмодернистского исследования, взятые из самых разных традиций, кое-как скрепляются, кроме того, благодаря процедуре деконструкции. Дер Дериан полагает, что именно деконструкция открывает возможность анализа «международного» на фоне «кризиса Современности», когда объективная реальность подменяется текстом, способом производства информации, репрезентация — симуляциями, империализм приобретает новую форму «Империи знаков», легитимность традиции подрывается, объединяющая вера в прогресс рассыпается на фрагменты, а конвенциональная мудрость становится одним от многих конкурирующих между собой ритуалов власти, используемых для дисциплинирования (международного) сообщества[352]. Это предполагает фактически денормализацию тех теоретических элементов, которые так давно используются исследователями, что воспринимаются как данность, а также вскрытие маргинальных и лиминальных текстов и мест. В этом постмодернизм сравнительно преуспел. Безусловно, и до «культурного поворота» в международных отношениях существовали зоны лиминальности, границ, маргинальные области, однако ускорение и интенсификация социальной деятельности привели к расширению и усилению проницаемости институциональных границ, что подрывает фундаментальные основания традиционных, сориентированных на государство теорий международных отношений. По мнению Р. Деветака, вклад постмодернизма в исследование международных отношений трояк: во-первых, это проблематизация государственного суверенитета; во-вторых, пересмотр оппозиции суверенитет-анархия; в-третьих, теоретизации исторического конструирования суверенных государств[353].

Однако, на мой взгляд, он не ограничивается только этим. Постмодернизм осмыслил те вопросы и концепции, на которые раньше не обращали внимания, открывая скрытые властные отношения. Неудивительно поэтому, что постмодернистские теории международных отношений особый интерес проявляют к маргинальным проблемам: неуправляемости поведения государств на международной сцене, несостоявшимся государствам, сломам в международном порядке, терроризму, мультикультурализму, этническому разнообразию, диаспорам, разрушению окружающей среды, миграциям, эксплуатации женщин и т.д. Соответственно, и интерес исследователя концентрируется прежде всего на таких проблемах, как класс, гендер, этничность, раса и, разумеется, власть, воплощенная в этих компонентах, ставшая чуть ли не главной темой исследований (не без мощного влияния М. Фуко): «Культура насыщена властью, и власть формируется благодаря культуре»[354].