Современная польская повесть: 70-е годы

Поскольку последнее время его часто угнетала неуверенность, он обратился однажды к Ванде, к единственному человеку, который по-настоящему был близок ему и предай.

— Как по-твоему, только откровенно, ведь ты умна и знаешь меня. Мои мысли. Почему я ошибался в оценках, пренебрегал человеческими нуждами? Только без недомолвок.

Ванда была странным человеком, ее собственная жизнь складывалась не слишком удачно — прямо из девчонок она незаметно превратилась в брюзгливую старую деву. С отцом она была чутка и внимательна, но порой неумолимо прямолинейна. Это он ценил.

— Ты всегда был аскетом, — произнесла она, подумав.

— Что это значит? — вспыхнул он.

— Ты всегда был невзыскателен. Достаточно взглянуть на твою комнату. Разве так люди живут? Никаких потребностей. Как бы постоянно на чемоданах. Другие не чурались радостей жизни. У тебя на это не было времени. Мать права.

— Обвиняешь меня? — не на шутку испугался Кароль.

— Нет. Ведь я хорошо знаю, ты мерил на свой аршин и себя, и других.

Она смотрела ему в глаза с участием, но говорила осуждающим тоном:

— Я согласна с мамой, что ты уже давно, извини за прямоту, разминулся с новыми временами. Ты страшно упрямый. Может, поэтому? И наверняка не понимаешь нашей эпохи: научно-технической революции и роста потребления. Этой обратной связи. Одно обусловливает другое. Современный голод, эта жажда потребления не вяжется с твоим представлением об обществе будущего, сложившимся у тебя еще в годы мирового кризиса, до войны. Своего апогея ты достиг в середине пятидесятых годов. И там остался. Сознайся, ведь к тем годам ты охотнее всего вернулся бы?

— Я был, вернее, чувствовал себя тогда молодым.

— Вот видишь. Но по крайней мере ты никогда не был двуличным.

Это уже зазвучало как жалостливое утешение.

* * *

Доктор Клеменс Яхимович, с 1955 года заведующий больницей в Н., явился в тот день на работу с присущей ему пунктуальностью. Он настолько привык к своей больнице, что уже многие годы как бы не замечал ее материальной оболочки. Доктор прошел в кабинет, снял пальто и любимую старую шляпу (с некоторых пор он утратил былую элегантность). Надевая халат, обеспокоенно глянул в зеркало над умывальником. Мутное, искажающее отражение дешевое стекло не скрадывало все более заметных изменений. Глаза блеклые, белки краснее, чем вчера, все лицо в синевато-багровых прожилках. К старости я сделался бело-красным, — кисло усмехнулся он.

Действительно, гладко причесанные седые волосы, прилегающие к черепу, словно эластичная шапочка, резко контрастировали с багровым оттенком лица. Бодрость этого шестидесятитрехлетнего мужчины, плечистого, с огромными, разбухшими, как у прачки, кистями рук и квадратным, бульдожьим лицом, его цветущий вид уже два года были чистейшей видимостью.

Ибо Яхимович начал внезапно почти с каждым днем дряхлеть. Едва ли не одновременно вышли из повиновения безотказные доселе руки, глаза, сердце. Почему же до пятидесятилетнего возраста он совершенно не считался с возможностью такого варианта? Все, что угодно, только не унизительная, докучливая старость. Но вот внезапно скрутила его гипертоническая болезнь в острой форме, разладились почки, печень. Заглядывая в зеркало, Яхимович, опытный медик, всякий раз немедленно обнаруживал симптомы этих недомоганий. Вот хотя бы как сегодня.

Задребезжал телефон. В такую пору, до утреннего обхода? Удивленный Яхимович взял трубку, секретарша только буркнула, что звонят из милиции, и, прежде чем доктор успел что-либо сказать, соединила его. Зычный голос сообщил, что минуту назад на злосчастном четырнадцатом километре столкнулись две автомашины. Много жертв, скоро привезут тех, кто остался в живых.

И сразу же — как предостережение — прозвучала фамилия: Барыцкий.

Только этого мне не хватало! — с ужасом думает Яхимович.

Заведующий садится за стол, смотрит на свои огромные сцепленные руки. Барыцкий! Какое совпадение! Барыцкий в моей больнице! Достаточно подумать это, чтобы отчетливо увидеть внушительный кабинет Барыцкого и себя, и тех двух бедняг. Они сидят перед монументальным письменным столом, нервничают и испытывают досадное чувство полнейшей зависимости. Все в руках Барыцкого! Яхимович излагает, ибо так условились, наболевшие проблемы больницы в Н., называет цифры, вполне убедительные, но видит, что столь существенное для них дело Барыцкому представляется пустяковым. Затем, чтобы усилить красноречивость цифр и скрасить унылую серость этой статистики, пользуется чем-то вроде иносказания: достаточно, мол, исключить из плана несколько жилых домов на год-два. И предоставить приоритет больнице!

Такие доводы вызывают неожиданную реакцию. Барыцкого коробит, и это сразу же бросается в глаза. Он понижает голос, который и без того зловещ.

— Во-первых, — говорит он, — почему с этим обращаетесь прямо ко мне? А не по соответствующим ведомственным инстанциям? Во-вторых: исключить из плана несколько жилых домов, говорите. Будьте любезны предложить это рабочим «Сельхозмаша». Посмотрим, что они на это вам скажут.