Современная португальская новелла

Неудовлетворенный откровенным разговором с кассиром банка, сеньор Алена надумал предложить Камило Тимотео новую сделку. Он решил выкупить Бруску, и решение его было окончательным. Сыскался и человек, способный заняться этим. Некто Клаудино, делец нового типа, выступавший посредником между владельцами земель и арендаторами. Сметливый и в общем-то ленивый, Клаудино был одним из тех невежд, которым нет нужды обучаться праву в Коимбре. Они и без того знают все законы и довольно смело дают советы всем, кто в них нуждается. Клаудино хорошо знал прошлое провинции. Он был настоящей ходячей энциклопедией.

Жил Клаудино в низине, на юге которой буйно росли мимозы. Дом у него был самый обычный, такой, как правило, имеют десятники, с коридором, где всегда с трудом помещается большой сундук, и высокими окнами, очень напоминающими створки алтаря. Казалось, он строился под летний лагерь. Мебель в доме была пошловатой и помпезной. Здесь подделка под старину, купленная с молотка в Порто, соседствовала с подлинным черным деревом и вспухшими, точно от водянки, диванами. Жена Клаудино, худая, скромная сеньора, чем-то напоминала мадам Реналь, она придавала материнству страстность любовных отношений. Ее манера общаться с собственным сыном Адриано, используя авторитет и пуская в ход женскую, именно женскую ласку, вызывала чувство тоски и удивления. Это была женщина, которая, живя в разлуке с сыном, с трудом сохраняла молодость. До замужества она писала назидательные стихи, ими восторгались ее сестры. Если бы она была богатой, ее бы считали эксцентричной. Ее голубые глаза, когда она не надевала безобразных очков в золотой оправе, были красивы и из-за близорукости даже таинственно-ласковы. Звали ее Изабел. Коротко подстриженные белокурые волосы были скромно причесаны. Бывший владелец Бруски очень понравился ей, и прежде всего потому, что вырос в благородной семье и был воспитанным человеком. Его дед раз в неделю, бывало, ужинал с фидалго[17] этих мест, хоть и глупым как баран, но имевшим прекрасные манеры. К несчастью, бедность сделала ее подозрительной. Боясь показаться старомодной, она была словоохотлива, чтобы не сказать болтлива. Приняв ее приглашение у них отобедать, сеньор Алена посмеивался, видя, как Изабел подает аперитивы и кладет на стол приборы для рыбы, не говоря уже о серебряных чашах для мытья рук. «И откуда у нее все это?» — думал он, веселясь. Этикет, извлеченный из сундуков герцогов Абрантов, был просто смешон здесь, в округе Монтелиос, где даже святой Фортунато давно заснул на веки вечные.

— Прошу прощения, пожалуйста, без церемоний. Мы люди простые, без претензий… — говорила она, отправляя в рот крошечные кусочки морковной запеканки. — Угадайте, из чего сделано, — не давала она ему покоя, очень довольная тем, что никто не мог распознать приготовленный ею кулинарный сюрприз, а если пытался, то путал яичный желток с морковью.

Бывший владелец Бруска оказался несостоятелен в вопросах кухни. Она ликовала:

— Вижу, вам нравится… Главное, что нравится…

«Неужели это существо может спать с мужчиной?» — неожиданно для себя самого подумал бывший владелец Бруски. Он покраснел, словно испугавшись, что произнес вслух мелькнувшую было мысль. А тем временем веселый и подобострастный Клаудино предлагал ему в свою очередь портвейн собственного приготовления. То было побуревшее от времени питье. Оно уже потеряло и аромат и вкус. Стало жидким, но бывший владелец Бруски, будучи человеком воспитанным, нахваливал его, разглядывая несуществующую прозрачность. «Именно таким должен быть настоящий мужчина, — подумала Изабел. — Он пьет вино просто, совсем не так, как пьют его ценители: маленькими глотками, полоская рот». Никогда еще сеньор Алена не удостаивал их чести сесть за один с ними стол. Изабел заметила, что он не обращал внимания на то, что отправлял в рот, и, хотя она сочла это хорошим тоном, все же чувствовала себя уязвленной. Она привыкла к местному обществу и шуточкам, которые отпускали гости, когда, отведывая лакомые блюда, обменивались кулинарными рецептами. Ведь удовольствие, которое обжоры получают от обильной пищи, рождает единство душ, тогда как возникающая беседа обнаруживает разделяющую сотрапезников пропасть. А этот банкет демонстрировал молчаливое приятие всего. И она это понимала.