Современная португальская новелла

Он оперировал такими понятиями, которых никто из присутствовавших никогда не слышал и, уж конечно, не понимал, а они, эти понятия, в устах каноника превращались в угрозы. Только Фаусто, сидя под столом в позе молодого будды, снисходительно — по глупости или из-за раннего скепсиса — хихикал над разглагольствованиями каноника и воображал, как давит пальцем на жирной шее священника розовые прыщи. Пользуясь выгодно занятой позицией, он не терял времени даром и изучал под юбками служанок их мясистые ляжки, открывавшиеся его взору.

Следом за каноником на кухню явился дядя Алешандре. Он сейчас же обнаружил под столом Фаусто. Схватив племянника за ухо, дядя поднял его в воздух и вынес в коридор, оставив прислугу на попечение святого отца. Здесь, в коридоре, он в бешенстве воткнул ему в зад булавку, которую имел обыкновение носить в лацкане пиджака. Жасмин, увидев схватившегося за ягодицу и прихрамывающего брата, не мог удержаться от ехидной гримасы и распиравшего его смеха, за что тут же получил звонкую затрещину. Как звери, они вцепились друг в друга, но без единого звука, чтобы дядя не услышал.

Кухарка была родом из Миранды, что находилась по другую сторону гор. Лицом она напоминала мадонну, а телом — молодого розового поросенка. Нам она рассказывала, что в Миранде все, даже самые бедные, обязательно откармливают одну курицу особенно старательно, чтобы в день смерти кого-нибудь из родных подвесить ее к дверям дома в знак того, что они ни в чем не нуждаются. Нечто похожее делали и жители соседних городов. Она-то, эта кухарка, и принесла нам с ярмарки глиняную дудку.

Жасмин самозабвенно дует в нее, и переливчатый долгий свист, исходящий из этой необычной лилии желтого цвета, наполняет залу, проникает в каждую щель, наполняет дом звуками утренней зари, журчанием ручья, звенящим как хрусталь воздухом.

— Ну-ка, Жасмин, брось эту дудку на пол. Интересно, разобьется она или нет, — говорит подруга нашей гувернантки, тучная дона Рожелия, которая приходит к нам шить один или два раза в неделю. Здесь она ест, пьет и спит, как и все остальные, кто находит приют в нашем старом доме на Лапе.

Жасмин с любопытством смотрит на нее. Он в нерешительности: страх борется с желанием принять вызов. Бабища, подзадоривая его, смеется во весь рот. Глупость? Жестокость? Жасмин перестает дудеть, внимательно со всех сторон осматривает дудку и с силой швыряет ее на пол. Доставлявшая столько радости игрушка разбивается вдребезги. От злости Жасмин топчет осколки ногами, и на его больших ресницах повисают крупные слезы. Готовый укусить портниху, он бросается к ней, но обозначившийся в дверях деревянный силуэт дяди останавливает его, смиряя гнев.

С тех самых пор Жасмин ненавидит этот надутый шар, эту жирную тушу, эту любительницу расставлять сети, Хитрая жаба, чтоб тебя! Еще долго горько плакал Жасмин, вспоминая дудку.

Вечерами в разгар лета вокруг старинного особняка, напоминающего своим розовым фасадом дворец, и на площадках парадной лестницы, спускающейся прямо к реке, собираются те, кто не прочь поиграть в пателу и суэку[24] и почесать языки. Они болтают о разных странных и невероятных событиях, которые доходят до детских ушей: мальчишки узнают об убийствах из ревности, о женщине, которая стала мужчиной, о молодом вампире с зелеными глазами, которого схватила полиция, о воре, умном парне: он крал только автомобили; о пропащей женщине, первой пластической операции, обанкротившемся торговце и молодой девице, которая по субботам полуголая сидит у открытого окна. Это последнее произвело на Фаусто особое впечатление, и он решил во что бы то ни стало выяснить все, что его интересовало, у молоденькой голенастой служанки с крепкими торчащими грудями.

Из зверей, живших в доме, самой маленькой была черепаха, а самой нелюбимой у дяди — сиамская кошка, которую очень любил Фаусто. Фаусто и дал ей имя Митси — так назывался утренний шоколад, но он был лишен его в наказание, конечно.

— Селестиночка, тебе нравится моя кошка?

— Нравится.

— Тогда давай договоримся: я дам тебе мою Митси — она мне дороже всего на свете, — а ты, когда будешь мыться, впустишь меня в ванную, я хочу увидеть тебя голой. Но только никому ни слова…

— А ваша мамочка?

— Да это ее меньше всего беспокоит.

— А если узнает дядя?..

И точно, дядя узнал. В этом доме у стен есть уши. Фаусто посадили на хлеб и воду. Мать неистовствовала. Сеньор каноник решил утешить ее, но Фаусто встретил его оскорбительным словом «поп», которое процедил сквозь зубы. Где же мог мальчик выучить это скверное слово?

Тогда к Фаусто пожаловал дядя.

— На колени, бесстыжий! Лицом к стене!

Фаусто повиновался. Бесстрастная луна чуть заметно улыбалась, заглядывая в темное окно, и серебрила своим светом стены. Рука у дяди была тяжелая и крепкая. Синие прохладные воды Тежо утишили боль.

— Ты раскаялся?

— Да.

— Повторяй: да, мой дядя.

— Да, мой дядя. Я раскаиваюсь, мой дядя.

И все же военному режиму — один день на воде, другой на воде и хлебе — пришел конец.