Современная португальская новелла

Я с трудом стараюсь преодолеть нашедший на меня столбняк. Теперь хотя бы из сострадания надо сделать то, что просит Жасмин, чтобы животное не мучилось.

Фаусто не до конца убежден в этом, но все-таки несет из кухни нож, которым разделывают мясо.

Жасмин неумело делает длинный поперечный надрез на горле Ланга. Кровь бежит из раны и тут же сворачивается. Бульдог бьется в судорогах, но все же пытается укусить. Перепуганный мальчишка отходит от собаки, и, только когда животное затихает и вытягивается, то ли умерев, то ли уснув, он подходит к бульдогу снова и вонзает в него нож. Он рассматривает рану, и теперь, сам не зная зачем, делает продольный надрез. Нож случайно находит сонную артерию, и агония животного прекращается. Около Ланга большая лужа крови.

Жасмин хватает своими окровавленными руками руки брата, трет их, пачкает ему нос и заливается смехом. Но на этом он не успокаивается, он подталкивает брата туда, в глубь сада, к тому месту, где дядя, бывало, стрелял из духового ружья, туда, где стоит курятник.

— Ну-ка, Фаусто, убей индюшоночка.

— Зачем?

— Для того, чтобы не только я…

— Но…

— Сегодня или никогда, Фаусто. Ну, ну, давай. Так надо.

— Но зачем?

— Затем, что надо.

Уже ночной мрак опускается на землю, а мальчишки все еще препираются между собой, но скоро над деревьями, серебря все своим неверным светом, взойдет луна, и она станет свидетелем удивительной смерти индеек.

Фаусто задушил первую и теперь, перепуганный, плохо соображая, что делает, душит и душит одну за другой, как будто исполняет данный обет. Охватившее его безумие заставило разум отступить. Несколько позже он будет вопрошать совесть о непонятной причине содеянного.

Теперь союз братьев скреплен кровью. Плохо соображая, что делают, они пачкают ладони и запястья в птичьем помете, мажут этим добром стены в кухне и смеются, смеются, как обезьяны, не переставая. Однако ярость Жасмина сменяется усталостью, на лице появляется тоскливое выражение.

Вдруг Фаусто что-то вспоминает. Это «что-то» приводит его в трепет. Откинув упавшую на лицо прядь волос, он, ничего не видя, пулей летит по коридору и, споткнувшись о приподнявшуюся половицу (сеньор каноник предупреждал: «Кто-нибудь здесь обязательно споткнется»), падает. Падая, он ранит локоть о торчащее острие гвоздя, но боль не останавливает его.

— Селестина, — кричит он молоденькой служанке, у которой кожа оливкового цвета, — иди помоги мне отмыть эту гадость! — И гордо показывает ей свое лицо и руки, на которых кровь спеклась с птичьим пометом. — Ну, три сильнее, чего боишься, — подбадривает он, когда служанка осторожно начинает мыть его. — Тебе нравится меня мыть, а? Селестиночка?

— Я исполняю свои обязанности.

— Селестина, а посмотри, что я могу…

— Если вы начнете снова… свои… Я уже видела! Оставьте эти глупости. Сейчас же вытащите руки оттуда. Опять за свое, как в прошлый раз! Бесстыжий! Бог знает что такое!

Фаусто, у которого глаза превращаются в две узкие, темные, поблескивающие щелки, с силой хлопает дверью и запирает ее. Прислонившись к ней спиной, он загораживает выход.

— Ты боишься меня, Селестина? Не бойся, я твой лучший друг!

— Вот еще, сопляка бояться. Напугал, как же! Было бы чего бояться, мал еще. Не выросло то, чего бояться можно.

Он краснеет от возбуждения, тошнота подкатывает к горлу, ногти впиваются в кожу, и его начинает трясти. Трясет так, что слышно, как стучат зубы. Он больше не сдерживается… пристально глядит на нее, теперь уже боясь ее насмешек.

Служанка старается сдержать презрительную улыбку, но она плывет на ее широком лице, и Селестина отворачивается.

Фаусто повелительно кричит:

— Дура! Смотри на меня. Видишь, какой я маленький!

Она, как загипнотизированная, повинуется, потом поднимает руку и бьет Фаусто по лицу.

Он морщится, кусает губы и тут же, как только гнев ее стихает, смиренно и чувственно прижимается к ней, пачкая ей белый передник.

Заметив это, он молит ее:

— Извини меня, Селестиночка!

— Подумаешь, удивил! Видали мы таких сопляков. Идите приведите себя в порядок.

Она снова с презрением улыбается, но теперь уже снисходительно.

— Марш отсюда, бесстыдник!

Фаусто опрометью несется по коридору навстречу брату, который точно магнит притягивает его. Он пританцовывает, подпрыгивает, как мячик, кидаясь из стороны в сторону. Жасмин ждет под лампой, свет которой, падая на золотистую шапку волос, увенчивает его голову короной.

— А знаешь?.. Здесь, в этой комнате, дона Рожелия.

— Ну? Так она же там не одна…

Белоснежные зубы Жасмина цедят какие-то слова. Он прерывисто дышит, как от быстрого бега, и заливается смехом. Смеется громко, неестественно. Так он никогда не смеялся.

— Повеселимся всласть, вот увидишь. А после еще кое-что похуже придумаем. Удобный случай отомстить этой стерве. Идем, Фаусто.

— Идем.