Современная португальская новелла

Да так оно и было. Начало сплетням и злословию насчет Абилио положил его коллега и соперник, а распространял их в народе, приукрашивая и дополняя, негодяй Мота, местный аптекарь. Он ненавидел Абилио за то, что с его помощью Жулио из Венды открыл парфюмерную лавку, и вследствие этого мыло, пудру, помаду для волос, зубную пасту и щетки, зеркала, гребни и многое другое продавал теперь Жулио, вызывая дикую ярость Моты-аптекаря. Абилио же преподал ему азы коммерции.

Таким вот образом приобретает честный человек дурную славу и становится повинен в грехах, которых не совершал. Но стоило вспомнить об этом в присутствии сеньоры Этелвины, которая в карман за словом не лезла и со времени последней болезни покойного мужа терпеть не могла аптекаря, как она тут же говорила:

— Знаю, знаю… Все это чепуха! Скажите-ка лучше Моте, чтобы укоротил язык.

И вопрос тотчас же бывал исчерпан.

В столовой, поставив перед собой кувшин с вином и стакан толстого стекла, Абилио рассказывает об одном из своих подвигов.

— Было дело осенью, на ярмарке в Ламего… Я в Ламего ездил по делам, там вышла путаница с фирмой «Крешпим и Сыновья», это тот самый Крешпим — мануфактурный король. Слыхали, наверное, про него. Впрочем, это к делу не относится. Покрутился я на ярмарке, и тут пристал ко мне цыган: «Испытай судьбу, добрый человек! Вдруг повезет?!» Ну, я согласился — для смеха. Мерзавец стасовал, раздал карты, а я смотрю на него, дураком прикидываюсь. Черное — красное, я выиграл два раза. Обычные штуки для начала. Потом ставки увеличили, и я стал проигрывать — опять же, как и должно. В общем, сижу овечка-овечкой и жду, когда цыган меня проглотит, не жуя. Но тут он начинает зарываться, ставит сотенную, глаза у него разгорелись, а все равно сидит с несчастным видом. Ну, пока он думал, что мне уж не выплыть, я — хоп! — ставлю на красное, сгребаю денежки и смотрю на него невинными глазами. Тут он, конечно, орет: «Ваша милость, да уж не сеньор ли Абилио вы будете, коммивояжер из Порто?» — «А тебе-то что до этого?» — «Я же вас не узнал, а то в жизни бы не сел играть! Вы такой мастер! Такой хитрец! Возвращайте-ка деньги и тихо-мирно разойдемся». Но тут народ стал шуметь, возмущаться, все за меня. «С какой это стати мне деньги возвращать, — говорю, — может, я нечисто играл, а, мошенник?» — «Ничего не знаю, хватит разговоров, выкладывайте деньги. Вы персона известная, и я вас, — говорит, — вовеки не забуду. И, кстати, кто это тут обозвал цыгана мошенником?» — Абилио запивает свой рассказ глотком вина — в добрую половину стакана, весело откашливается, переводит дух и продолжает: — Ну, слово за слово, пришлось дать ему пару раз по зубам. Он, ясное дело, со мной бы не справился, однако не успокоился, стал угрожать, что-то бормотать, что мы, дескать, не последний раз сегодня беседуем. «Мы погонщики мулов, как-нибудь еще встретимся на дороге», — шипит, а сам все подтягивает свой пояс. Но я ему с презрением отвечаю, что такие дела — позор для всего цыганского племени, и иду в свою палатку, а перед тем заказываю на сто милрейсов выпивку на всех. Пусть не думает, что мне денег жалко! Цыган волей-неволей должен был заплатить, он меня прямо испепелил взглядом. Вышло двадцать литров, или двести стаканов. Славно посидели! Так я расположил всю публику в свою пользу, что, приходи теперь хоть все цыгане в мире, они бы меня не посмели тронуть. Но этот тип все переживал свой позор, с ума сходил от ярости, и знаете, как он меня проклял, подлец?! Чтоб я больше не мог иметь с женщинами дела, а распален всегда был как мул! Вот как! Ах, чертов сын, козлиная его душа! Ну, попадется он мне еще…

Девочка вносит дымящееся блюдо. На нем — бифштекс невероятных размеров, мягкий, сочный, соблазнительный, окруженный нежно-золотистой картошкой.

— Тетя прислала, что вы заказывали, ваша милость. Потом, если захотите, — яичницу с ветчиной, еще сыр и фрукты.

Девочка ждет, но Абилио, увлеченно перекладывающий мясо и картошку с блюда на тарелку, словно не слышит ее, не замечает, хотя она стоит перед ним.

— Так что же сказать тете, сеньор Абилио?

Он поднимает глаза, кротко смотрит на нее и вдруг рычит с яростью:

— Скажи тете, что, если она не будет присылать еду, пока я не скажу «хватит», плохо ее дело. Со мной не шутят, девочка! Сейчас вот встану, пойду на кухню и проткну ее большим ножом. Где это видано, чтобы так обращались с постояльцами? Давай ветчину, яйца, сыр, все давай! А теперь исчезни, мой ангел!

Девочка смеется, зараженная отличным настроением Абилио.

— Значит, яичницу с ветчиной будете?

— Да, любовь моя! Только с одним условием: ветчину ломтиками нарежьте и побольше, а яичницу рядом на тарелке. Не заливать! Да подожди ты, я еще не кончил. Тетя твоя знает, я ей тысячу раз говорил: болтунью пусть изжарит на свином сале или на масле, как во всем мире едят. С уксусом сами ешьте или давайте тем, кто задолжал. Поняла?

— Болтунью жарить на масле, ветчину не жарить, положить рядом.

— Вот, сразу видно: смышленая девочка!