Современная зарубежная проза

Амели Нотомб пишет свой роман, в целом следуя этике и эстетике декаданса, но когда до заключительного слова произведения остаются считанные страницы, писательница сводит героиню со страстного пути саморазрушения и ставит ее на новый и иной путь обретения себя. Врачи объявляют Плектруде, что танцевать она не будет никогда – ее заигрывание с небытием, которое она выдавала за отчаянную любовь к искусству, совершенно естественно сказывается на ее здоровье. Плектруда узнает о судьбе своей настоящей матери и приходит к выводу, что закончить она должна так же: «Наверно, такая же судьба ждет и меня», – т. е.: «Прожить еще три года», дождаться девятнадцатилетия, «родить ребенка» и отправиться на тот свет. Когда все, чего требовала от Плектруды надуманная судьба, было сделано, она, одевшись в роскошное старинное платье «из темно-синего бархата с кружевами цвета тусклого золота», отправилась к Сене – «перспектива самоубийства приводила ее в чудесное настроение». Голову занимали возвышенные мысли о древности мира, в которой потонут и ее девятнадцать лет – как всегда Плектруда будто исполняла трагическую роль несчастной герцогини, идущей смело на вынужденную смерть. Но предначертанному судьбой не суждено было сбыться. Память школьной Любви оказалась сильнее смерти – героиню спасает человек, которого она любила всю жизнь, но которого всю жизнь старалась забыть. Таким образом, писательница не позволила сработать ни механизму нисхождения декаданса, ни механизму «памяти рода» натурализма. Похоже, Амели Нотомб намеренно стремилась к такому исходу своей истории – чтобы на примере героини показать, насколько опасна, бессмысленна и обманчива жизнь на предельной скорости, и как может оказаться благосклонной судьба к тому, кто несет в себе светлые мечты, детские надежды. Искусство научило Плектруду жить вопреки приемной семье, танцевать вопреки педагогам и не любить вопреки любви: она «писала книгу» своей жизни как героический эпос, тогда как ей суждено было стать героиней любовного романа. Такой поворот событий можно подозревать в искусственности – он неубедителен, но зато неожидан, он наигран, но зато поистине прекрасен, кто-то такому обороту обязательно порадуется. Но дело в том, что не в стиле Амели Нотомб выходить из романа без заключительного убийства – кто-то должен умереть еще, пусть даже каждый из действующих лиц уже при деле, а новых вводить как будто поздно. Амели Нотомб знакомит Плектруду с собой – т. е. «помещает и себя в пространство стилизованного кошмара»: «Плектруда встретила Амели Нотомб и увидела в ней подругу, сестру, в которой так нуждалась» – несмотря на счастье встречи, ее-то и убьет главная героиня, в которой наконец срабатывает «тот закон, который превращает жертв в отменных палачей». Рождению Плектруды предшествовала смерть, и вся ее жизнь была метафорой убийства – «так можно ли после такого не сделаться убийцей?»

Критики называют «Словарь имен собственных» «пародией на сказку» – с этим определением не согласиться нельзя, но мы бы еще говорили о нем как о «пародии на триллер». Не всякое произведение Амели Нотомб пародия на сказку, но почти каждое несет черты психологического триллера. Действие ее романов неизменно движется к катастрофе (за исключением, может быть, романа «Страх и трепет» – если не воспринимать как катастрофу увольнение из японской фирмы), предчувствием ее охвачен читатель на протяжении всего времени чтения произведения.

Творчество Амели Нотомб хочется назвать литературой без-ответственности. Подобно королю театра абсурда Эжену Ионеско эта бельгийская бестия забавляется со своими героями, подчиняя их своей неуемной изощренной фантазии: диалоги, события развиваются стихийно, кажется, никакой логикой они оправданы быть не могут, убийства совершаются героями по завуалированным в тексте причинам – в реальной жизни на такое может быть способен только сумасшедший. Оттого персонажи ее произведений больше походят на кукол в руках веселого ребенка, чье сознание не избежало искушения черным юмором.