Современная зарубежная проза

Через утилитарное использование героем параллельного сюжета собственной жизни. Один и тот же герой по фамилии Тальбо пространственно разворачивается в XXI и XVI вв. Но повествование линейно, все формы присутствия проговариваются самим субъектом, а не моделируются автором сюжетно. Причем параллельные события не альтернативны, не равны в своей ценности: дополнительный сюжет привлекается не с целью показать сложную пространственно-временную организацию вселенной, одновременность нескольких присутствий человека в мире, но только для того, чтобы исцелить сюжет первичный, «основной». Любовная коллизия, имевшая место быть в XV в., прорывается в унылое существование современного нам налогового инспектора и преображает угасающие отношения здесь, в веке XXI («самая великая любовь, какую я узнал в этом мире, восходит к XV в.»). Получая возможность экзистировать одновременно в XV и XXI вв., герой преодолевает «монотонность существования». Жившая в XV столетии Изабо увеличивает значимость Коринны – его возлюбленной в веке XXI: «Эта любовь соединяла нас с Коринной тесными духовными узами, украшала наш союз <…> иным смыслом. Умершая в XV веке дарила нам, живущим ныне, полную жизнь. Мы навсегда забыли о ревности, о самоуничижении, о страхе потерять другого. <…> Я наконец обрел цельность (курсив наш. – О. Т.)» [4, 243–244].

В текстах с неясной многомерной фабулой («В чаще» Р. Акутагавы, «Черный принц» А. Мердок) показана незначительность установки «на самом деле», не требуется доминирующий сюжет с претензией на единственность. У Ковеларта же все другие, «чужие» формы существования привлекаются для нахождения основной, единственно ценной судьбы. Словно для обретения единичности необходимо пройти множественность, стать «бабушкой своей души» (Павич), чтобы обрести единственную душу, совпасть с ней абсолютно, как совпадают с самим собой. У Ковеларта, таким образом, множественность создается для вычерчивания единственного. Спасение ищется не в новых фабулах одной жизни, но в усложнении внутреннего сюжета через моделирование фабулы, разворачивающейся в параллельном времени.

Через анализ и проживание «предыдущей» жизни решаются проблемы жизни «нынешней», через «залатывание дыр» прошлого исцеляется настоящее: почтальон-медиум, слышащий голоса душ, живших в XV в., убеждает налогового инспектора Тальбо вовлечься в интригу спасения девушки, жизнь которой он круто изменил 5 столетий назад, что приводит к неудачам в жизни нынешней: «Подумайте хорошенько, не случалось ли Жан-Люку Тальбо в его нынешней ипостаси предавать или бросать кого-то? Может, в этом-то и вся загвоздка?» [4, 144]. И герой, ничего, по его признанию, не создавший в ипостаси Жан-Люка Тальбо («не посадил дерево, не построил дом, не родил сына»), действительно задумывается о «возможности исправить горе, причиненное средневековым соблазнителем», что, возможно, «станет первым достойным деянием» в его жизни [4, 222].

Субъектная организация текста (или система внутритекстовых дискурсов в терминологии Н. Тамарченко и В. Тюпы) проста. Роман строится по правилам авантюрного сюжета с традиционной детективной интригой. История, в которую вовлекается главный герой, налоговый инспектор Жан-Люк Тальбо, последовательно раскрывается перед читателем различными своими версиями, внезапно сменяющими одна другую. Попадание инспектора в средневековый замок, где ему предлагается развязать завязанные в XV в. узлы, освободив замученную им – прежним – графиню Изабо, объясняется и древней магией, и хорошо спланированными кознями налогоплательщиков, и психоаналитически-фрейдистской концепцией, и квантовой физикой в ее популяризаторском изводе…

Настраивание читателя на ожидание загадки, некоей таинственности, скрывающейся за социально-бытовым сюжетом (приезд не слишком успешного налогового инспектора с не слишком яркой личной жизнью в компанию по производству жучков-помощников в сельском хозяйстве), происходит через остановку внимания на деталях-намеках: «– Откуда у вас этот шрам?» – спрашивает «дрогнувшим голосом» у Тальбо работник инспектируемой компании, указывая на родимой пятно, «маленький коричневый квадратик, увенчанный кружочком, в районе солнечного сплетения». И далее, он же: «– Мне неведомо, почему вы здесь оказались, но, прошу вас, делайте свое дело! – сказал он с каким-то неумеренным волнением» [4, 20–21].