Современная жрица Изиды

— Олкоттъ тоже можетъ недурно редактировать, когда понимаетъ, о чемъ-такое говорится. Только ему приходится все такъ разжевывать, что длается тошно. Но онъ можетъ объясняться съ индусами, онъ какъ-то уметъ на нихъ дйствовать, и они охотно идутъ за нимъ, — въ этомъ надо ему отдать справедливость… Ну, и потомъ, онъ очень часто, и тамъ, и здсь, помогалъ мн въ феноменахъ… только самъ онъ ничего не выдумаетъ. Съ нимъ я всегда такъ: сядь тамъ, скажи то-то, сдлай то-то. Помните, какъ въ Эльберфельд… А «психисты»-то его выгораживаютъ! Вотъ вамъ и разслдованіе!.. Ахъ, батюшка, смху достойно все это, право!

— Покажите мн, пожалуйста, волшебный колокольчикъ.

Она сдлала какое-то движеніе рукою подъ своей накидкой, потомъ вытянула руку, и гд-то въ воздух раздались такъ изумлявшіе всхъ тихіе звуки эоловой арфы. Потомъ опять движеніе подъ накидкой — и въ ея рук съ гибкими, остроконечными пальцами, очутилась уже знакомая мн серебряная штучка.

— Да-съ, волшебный колокольчикъ! — въ самозабвеніи хвастала она, — остроумная вещица!.. Это мой оккультный телеграфъ; посредствомъ его я сообщаюсь съ «хозяиномъ»…

Я хотлъ взять у нея изъ руки «штучку» и разглядть ея устройство. Но она встала, поднесла хитрую вещицу къ моимъ глазамъ и вдругъ положила ее въ столъ и заперла ящикъ на ключъ.

— Много будете знать — скоро состаретесь! — сказала она, — все въ свое время, а теперь главное: спасите меня, помогите мн… подготовьте почву для моей дятельности въ Россіи… Я думала, что мн нтъ ужь возврата на родину… Но вдь онъ возможенъ… Кое-кто сдлаютъ тамъ все, что можно, но вы можете больше всхъ теперь. Пишите, больше, громче о теософическомъ обществ, заинтересуйте имъ… и «создавайте» русскія письма Кутъ-Хуми… Я вамъ дамъ для нихъ вс матеріалы…

Конечно, я долженъ былъ ожидать чего-нибудь подобнаго — и ожидалъ. Но я все же не въ силахъ былъ больше выдерживать мою роль. Я схватилъ шляпу и, ни слова не говоря, почти выбжалъ на свжій воздухъ.

XX

Вернувшись къ себ въ гостинницу Рюгмера и записавъ дословно всю эту изумительную бесду, я успокоился и хладнокровно обдумалъ только-что случившееся. Я легко пришелъ къ заключенію, что, съ одной стороны, я добился всего, а съ другой — почти ничего.

То, что я сразу сталъ подозрвать, въ чемъ потомъ уврился, — я теперь уже зналъ, зналъ со словъ самой Блаватской. Она мн сдлала такія признанія, какихъ, разумется, не длала никому кром своихъ сообщниковъ. Но кто же мн повритъ, что я все это отъ нея слышалъ, и при такихъ обстоятельствахъ? Прежде всего надо знать эту женщину такъ же хорошо, какъ я ее теперь знаю, чтобы допустить возможность съ ея стороны подобной глупости.

Конечно, еслибъ у меня былъ уже тогда въ рукахъ отчетъ Годжсона и другіе документы, сдлавшіеся потомъ извстными помимо меня и боле или мене выясняющіе, на какія противорчія со здравымъ смысломъ Блаватская была способна, — я увидлъ бы въ нихъ значительную для себя поддержку. Но я еще не былъ знакомъ съ этими документами.

Я зналъ, что, несмотря на противный, измучившій меня часъ, проведенный мною, — я ничего не выигралъ. Напротивъ, мое положеніе стало хуже. Не особенно пріятно знать правду, добиться ее такимъ тяжелымъ путемъ и быть вынужденнымъ таить ее про себя или слышать: «Однако, милостивый государь, это довольно невроятно и у васъ нтъ никакихъ законныхъ доказательствъ возможности того, что вы разсказываете!» Вдь даже немногіе друзья мои скажутъ мн: «мы вримъ; но все же лучше объ этомъ молчать, пока нтъ явныхъ доказательствъ тому, что Блаватская способна сдлать подобныя признанія». А между тмъ, не будучи въ силахъ довести свою роль до конца, я лишилъ себя возможности добиться чего-нибудь такого, что можетъ служить требуемымъ обстоятельствами доказательствомъ. Блаватская непремнно станетъ теперь заметать слды содянной ею глупости и постарается оставить меня, по ея выраженію, «при пиковомъ интерес».

Что же теперь? ухать скоре и забыть объ этой исторіи. Но, во-первыхъ, я не могъ сейчасъ ухать, такъ какъ у меня, неожиданно, оказалось дло въ Вюрцбург, и я долженъ былъ прожить здсь еще около двухъ недль, а, во-вторыхъ, я былъ увренъ, что Блаватская непремнно дастъ о себ знать, не разстанется такъ со мною. И меня сильно тянуло посмотрть, что же еще теперь можетъ придумать эта невроятная женщина.

Такъ размышлялъ я, когда у моей двери раздался стукъ и затмъ передъ мной очутилась крошечная, жалкая фигурка Баваджи.

«Вотъ какъ скоро!» — подумалъ я.

Обезьяньи движенія индуса выказывали большое волненіе. Его громадные черные глаза горли, синія его губы дрожали и все темно-коричневое лицо передергивалось.

— Voici la lettre… monsieur, lisez… madame attend… — услышалъ я его хриплый отвратительный голосъ и его ломаный французскій языкъ.

Я развернулъ записку и прочелъ: