Современное искусство

— А все из-за вашего мужа, — говорит она.

— Вы о чем?

— Из-за того, что Сэм его знал.

— Что за ерунда. Сэму было года два, когда Клей погиб.

— Ему шел шестой год. И ваш муж подарил ему его первого пса.

— Ничего подобного, — говорит Белла — ей наскучил этот разговор — и тут же осекается. — О Господи! Тот пес. Теперь вспомнила. Клей отдал пса какому-то карапузу, чей отец чинил его машину. Так это был Сэм?

— Да.

— А хоть бы и так, все равно ваш друг ушел с ним не поэтому. Они пошли пьянствовать или ловить кайф.

Вот уж чего Лиззи никак не хотела бы слышать.

— Все будет хорошо, — бодрится она.

— Будет ли?

— Разумеется, в конце концов.

— Одно дело — не отступаться, невзирая ни на что, другое — прикидываться, что у вас все лучше не надо.

Лиззи обдумывает ее слова.

— Если никогда не будет хорошо, — не сразу говорит она, — зачем продолжать, может, лучше отступиться?

— А затем, — отвечает Белла, — затем, что есть некое другое обстоятельство. И в ту пору оно сильнее вас. А это далеко не всегда предвещает счастливый конец. С чего вы взяли, что все оканчивается хорошо?

— Вера необходима. — Лиззи уже сердится. — Вы же верите?

— Это вовсе не обязательно.

— Но должно же верить, не должно отчаиваться.

— Конец вашей матери был не очень-то счастливым. Не так ли? Судя по тому, что вы мне рассказали.

— Да.

— И как же вы это объясните?

— Не хочу об этом говорить.

— Не хотите, не надо. Приготовьте ужин, и мы обе притворимся, что все как нельзя лучше.

И Лиззи идет разогревать сваренный Ниной чаудер[98], резать испеченный Ниной хлеб.

— Вы хотите, чтобы я стала фаталисткой, — укоряет она Беллу, помешивая поблескивающий охристый суп.

— Нет, не хочу.

— Но вы же говорите, что я ничего не могу изменить, что ничего хорошего никогда не будет.

— Я говорила вовсе не об этом.

— Тогда о чем же?

— В вашей воле принять решение — и уйти. Высвободиться, пока можете, из этой трясины.

Обидеть ее сильнее Белла не могла бы. Белла, славная своей стойкостью, чего только ни претерпевшая ради любви, сочла, что Лиззи может взять и с легким сердцем уйти. Ей не дано страдать, такое, видно, у Беллы о ней мнение.

Лиззи роняет ложку, поворачивается к Белле.

— Вы же не ушли.

— Нет, не ушла, — и Белла вздергивает подбородок — точь-в-точь как на автопортрете.

Лиззи сбита с панталыку, какое-то время она не может оторвать глаз от Беллы, но тут ее пронзает мысль, страшная мысль.

— Вы имели в виду, что вам следовало уйти? — только что не вопит Лиззи.

— Ничего я не имела в виду. Просто рассказывала, какой перед вами выбор. И кстати, сколько можно разогревать суп?

После чего принимается гонять Лиззи за тем-сем: пусть принесет не синие тарелки, а в цветочек, и ложки из нижнего ящика, и салфетки она никогда путем не вытряхивает. Затем, когда суп уже съеден, замечает, что Лиззи смотрит на часы, и говорит:

— Принесите карандаш и бумагу. Я хочу, чтобы вы составили список.

— Чего?

— Того, что нужно сделать до приезда Софи. Ну же, несите бумагу.

— Да вы просто скажите, я запомню.

— Нет, нужно все записать.

Лиззи возвращается с блокнотом и фломастером.

— Первым делом, — говорит Белла, — купите мыло.

— Да у нас полно мыла.

— Нужно особое, такое, в бантиках. И гофрированная бумага. И чтобы она пахла гарденией. Или орхидеей.

— Орхидеи не пахнут, — мстительно возражает Лиззи.

Белла ожигает ее взглядом.

— Тогда фиалками. Она любит хорошее мыло. Натирала им запястья, когда мы ходили на танцы в «Артистс юнион». Духи были нам тогда не по карману.

— Хорошо. Что еще?

— Новые простыни, — говорит Белла. — Купите те, что в цветочек. Лампу на столик у кровати. И книги. Не в мягкой обложке, в переплетах. Какие, выберете сами, она из читающих, вроде вас. Какие-нибудь стихи. Ее муж был поэт. — Машина, огибая поворот у дома, замедляет ход. Лиззи замирает. — Каких поэтов вы любите? — повышает голос Белла.

Лиззи пытается вспомнить: так в тумане ищут обратный путь.

— Вордсворта, — говорит она, хотя не уверена, что все еще любит его. — Уоллеса Стивенса[99], сэра Томаса Уайетта[100]. Вы не хотели бы лечь?

— Нет, не хотела бы. А кстати. Достаньте-ка карты.

И они играют партию за партией в кункен, на обшарпанный дубовый стол ложатся валеты и королевы с дурацкими лицами, часы тем временем тикают, холодильник гудит, то одна, то другая машина, притормозив на повороте, снова набирает скорость. Белла всякий раз устремляет на Лиззи угрюмый, грозный взгляд, и взгляд этот говорит: пусть только попробует сказать, что это грузовик Сэма. Лиззи тем не менее поворачивается к окну, она бы и презрела запрет, но под взглядом Беллы не может сосредоточиться, не может даже желать возвращения Пола всей душой. И вот что странно: стоит машине проехать, и она вдруг ощущает спокойствие, блаженную — пусть лишь проблеском — ясность, словно та огромная бессмысленная тварь, под чью власть она подпала, на миг выпустила ее.

В конце концов, после того как одна за другой промчали две машины, Белла откладывает карты и откидывается на спинку стула.

— Поиграли, и будет. Я иду спать.