Современные польские повести

Ампула глухо хрустнула. Он быстро сунул плоскогубцы в карман, схватил портфель. Еще несколько мгновений — затянуть ремень. Вышел на улицу. Здесь влажная духота. В гуще орешника и молодых дубков толкутся, попискивая, комары. На небе ни облачка.

Фельдмаршал уже нервничал. Увидев Штауффенберга, он направился к павильону под дубами, куда переносили совещания в жаркие дни. Генерал Буле и адъютант фон Йон вежливо поджидали. Штауффенберг торопливо к ним присоединился. Духота была такая, что лоб почти тотчас покрылся испариной. Штауффенберг хотел достать платок, но не знал, как же быть с портфелем. Полковник фон Йон любезно предложил подержать его. Штауффенберга от этого предложения еще пуще бросило в пот, он поблагодарил, прибавил шагу и, догнав фельдмаршала, шепнул ему, что через несколько минут вынужден будет отлучиться, чтобы позвонить в Берлин. Фельдмаршал кивнул, вопрос был предварительно согласован.

Совещание уже началось. Докладывал начальник оперативного отдела генерал Хойзингер. При виде входящих он прервал доклад. Кейтель представил одноглазого и однорукого Штауффенберга Гитлеру. Тот, впрочем, знал его, кивнул и велел Хойзингеру продолжать.

В конце совещания Штауффенбергу предстояло докладывать о состоянии боевой готовности формировавшихся в Германии новых частей. Он — начальник штаба армии резерва сухопутных войск.

Штауффенберг наклоняется к Кейтелю и шепчет, что идет звонить в Берлин. Кейтель с некоторым раздражением кивает головой. То же самое Штауффенберг повторяет своему соседу слева, полковнику Брандту, который отделяет его от Гитлера. Потом прислоняет портфель к массивной дубовой опоре стола. С той стороны, где Гитлер. Потом поднимается и неслышно покидает павильон.

Сразу же после его ухода полковник Брандт пробует вытянуть ноги. Что-то мешает ему. Он наклоняется и видит под столом портфель Штауффенберга. Берет его и ставит по другую сторону дубовой опоры стола.

Штауффенберг выходит из душного павильона в липкий зной прогретого насквозь лиственного леса. Почти бежит к находящейся неподалеку стоянке машин. Там его ждет адъютант фон Хефтен с автомобилем.

Не мешкая они отправляются на аэродром. Но прежде чем успевают доехать до границы наиболее строго охраняемой зоны «А», как накаленный воздух вздрагивает и мощный взрыв сотрясает лес. Накатывается волна вороньего гомона. Через две минуты они уже у контрольно-пропускного пункта. Дежурный офицер, встревоженный взрывом, еще не знает, что произошло. Штауффенберг заявляет, что ему необходимо как можно быстрее попасть на аэродром, у него срочное поручение фюрера. Возможно, именно этот взрыв, причина которого пока не ясна, побуждает дежурного пропустить Штауффенберга. Что-то стряслось. Срочность и секретный характер миссии полковника кажутся еще правдоподобнее. К тому же одноглазый полковник с единственной изуродованной рукой внушает особое доверие. Дежурный офицер пропускает Штауффенберга.

Но при выезде из леса, у контрольно-пропускного пункта южного сектора, их снова задерживают. По всей территории уже объявлена тревога. Дороги перекрыты рогатками, опутанными колючей проволокой. Строжайше запрещено кого-либо выпускать.

Штауффенберг и слышать не желает об этом запрете. Требует, чтобы его соединили с комендантом ставки. Тот, как и следовало предполагать, уже на месте покушения. Заместитель коменданта — знакомый Штауффенберга — уступает его натиску и приказывает начальнику поста пропустить машину. Спустя полчаса после взрыва Штауффенберг вместе с адъютантом вылетает из «волчьего логова» в Берлин.

Пережитое им за эти полчаса, очевидно, укладывалось в схему, знакомую всем по навязчивым, часто возвращающимся снам. Главным было здесь даже не само Свершение, а побег после Свершения. Сознание парализовано, остается одна мысль: вырваться во что бы то ни стало. И все вокруг превращается в препятствия. Все задерживает, не допускает, по меньшей мере замедляет, тормозит. Что же творилось с ним, когда связной самолет «хейнкель-111» взмывал над лесом — ель, ольха и дубняк, — где находилось «волчье логово», над тремя небольшими озерами, отделявшими рощу от соседнего, тоже маленького городка, когда он оставлял все это позади — ничтожное, промелькнувшее, как любое прошлое, стремительно убегающее вспять? Это прошлое уносилось назад — зеленое, голубое, золотистое, с темно-красными крапинками крыш. Самолет целил прямо в огромное июльское солнце, слепящее глаза, пышущее зноем, однако уже не тем влажным, комариным, тропическим, как час назад, перед совещанием, а более сухим, отдающим аптекой, ибо так пахла эрзац-кожа, которой была обтянута изнутри кабина.