Современные польские повести

Поэтому появление единомышленников после Сталинграда не только обрадовало тем, что он уже не одинок, но и вызывало опасения. Тогда же всплыло и это табу — присяга на верность. Возмущал, по меньшей мере коробил, прагматизм подобной декларации. Убрать Гитлера необходимо не потому, что становилось преступным все, чего бы он ни коснулся: политика, философия, повседневное управление страной, а потому, что он ведет Германию к катастрофе. Налицо было не только моральное убожество приверженцев такого рода точки зрения, но и логический абсурд, заколдованный круг. Свергнуть Гитлера за то, что он толкал Германию в пропасть, невозможно до тех пор, пока это не станет очевидным для большинства. Но тогда уже не будет козырей, чтобы торговаться с победителями.

Он проклинал всю эту ложь. Присяга на верность — идеальное убежище для перестраховщиков. Вот он швырнул им этот труп. Сумеют ли они понять, что уже поздно, очень поздно, может быть, слишком поздно?

Его вдруг охватила тревога. А вдруг кто-то, отсутствовавший тогда в «волчьем логове» и, следовательно, оставшийся в живых, неожиданно проявит расторопность, а вдруг не удастся блокировать связь с Берлином вопреки клятвенным заверениям Фельгибеля? А если начнут поступать приказы и лживые утверждения, что Сатана жив? Все решает время. Кто выиграет первые несколько часов: «волчье логово» или Бендлерштрассе?

Он взглянул на часы. Половина третьего. Окликнул адъютанта:

— Узнайте, когда будем в Берлине. Пусть запросят аэродром, что творится в мире.

Адъютант прошел в кабину пилота и тотчас возвратился:

— Еще около часа лету. На борту нет радио.

У Штауффенберга отлегло от сердца. Впереди еще час законного отпуска. Внезапно он понял, что Свершение, представлявшееся крутой вершиной его бытия, по существу знаменует только неизбежное начало неустанного, изнурительного аврала. То, что уже несколько часов его обременяют стальные доспехи ответственности. И что час лету до Берлина без радиосвязи — последний свободный час… Он не знал, как докончить. Напрашивалось драматичное: час жизни. Это претило, он поправился: час отпуска. И тотчас же пришло обоснование: после Свершения этот мир, разомлевший от жары, проплывающий где-то там, далеко внизу, уже не тот мир, оставленный им несколько часов назад в «волчьем логове»; запуган он или восхищен, восторгается ли неожиданной новостью или полон бешеной жажды отмщения — неизвестно, но так или иначе, это другой мир, и он, Штауффенберг, преобразил его; иными словами, достаточно ступить на землю, и уже не найдется для себя ни единой минуты; этот последний час полета — последний, которым он может распоряжаться по собственному усмотрению.

Первым желанием было вздремнуть. Хуже и не придумаешь. Едва поудобнее устроился в кресле, хотел прикрыть веки, как перед ним вновь сверкнула та вспышка, послышался гул, черный дым взметнулся между высокими дубами. Радость свершения снова его переполнила. Обуздать ее, избавиться от нее — не удавалось. Он переменился, сам того не желая. Уже прикидывает, кого из генерал-полковников поддержать, кому, пожалуй, отказать в поддержке. Это лишало покоя. Все казались одинаковыми, особенно те, кто был в строю, не дома, еще командовал. После долгих блужданий в этих дебрях он махнул рукой. Достаточно наблюдать, быть начеку, может, подталкивать. Он всему начало, словно гиря, приводящая в движение часовой механизм. Штауффенберг с трудом заставил себя не думать об этом. И снова радость просветления охватила его. Навязчивая, неотступная, властная, она не позволяла ни на чем сосредоточиться.

Час, последний час отпуска тянулся бесконечно, и постепенно Штауффенберг начал торопить время. Сперва поглядывал на часы через каждые пятнадцать — двадцать минут. Потом не выдержал и пяти. Самолет рассекал летнее небо. Штауффенберг мчался в самолете, нетерпеливо ожидая встречи с преобразившейся после Свершения землей. И растущее это нетерпение вскоре вытеснило в нем все прочее.

Наконец самолет повалился на крыло. Штауффенберг увидел перевернутые вверх дном, но все же знакомые очертания Рангсдорфа, военного аэродрома под Берлином. Взглянул на часы: приближался час G+3, то есть половина четвертого.

Он не помнил всего графика операции «Валькирия».

Еще раз перебрал в памяти план, который надлежало осуществить по получении условного сигнала из «волчьего логова». Командование армии резерва на Бендлерштрассе поднимает по тревоге офицерские училища и блокирует казармы СС, а другие вверенные ему части арестовывают в соответствии со списком руководящих гитлеровских деятелей, в том числе Геббельса, окружают гестапо, подчиняют себе полицию, устанавливают контроль над радио, почтой, телефонной и телеграфной связью, вокзалами. Одновременно командование всех частей на Восточном, Западном и Южном фронтах получает инструкции, в соответствии с которыми поступает в распоряжение заговорщиков.