Современный югославский детектив

— Вы его знаете? Да, да, сейчас я припоминаю, именно полировальщик. Но я ничем ей не смог помочь. Тогда мы увольняли даже своих, а не то что…

— После того случая вам с ней беседовать не доводилось?

— Нет.

— А когда происходил разговор, о котором вы упомянули?

— Где–то зимой, в прошлом году… Может, в январе–феврале. Помню, что снег был и Новый год уже позади.

— Спасибо. На этом и кончим.

После того как бухгалтер, несколько удивленный тем, что все обошлось и дело ограничилось совсем вроде бы незначительными вопросами, вышел, Штрекар сказал:

— Валент уехал в Германию в прошлом году, в марте.

Дверь тихонько открылась и закрылась, Гашпарац снова стоял у окна. Послышались мелкие женские шажки. Обернувшись, он увидел маленькую, довольно полную женщину лет пятидесяти. Она, по–видимому, только что сделала прическу, но подкраситься забыла. Лицо было очень бледным, с темными подглазьями, выражение мягким и любезным. Женщина производила впечатление скромной особы.

— Мне очень приятно, что вы про меня вспомнили, — сказала она. — Хоть говорить мне об этом страшно тяжело… Я любила Розочку как родную…

Штрекар и Гашпарац переглянулись.

— Вы хорошо ее знали?

— По правде говоря, узнать ее было нелегко… И все же могу сказать, что знала ее неплохо, насколько это вообще возможно.

— Лучше, чем другие в бюро?

Гашпараца покоробил резкий и надменный тон Штрекара: он боялся, что у женщины пропадет желание отвечать на вопросы.

— Безусловно, — кивнула женщина. — Я знала ее еще девочкой. Когда–то я ведь тоже жила на Гредицах.

Штрекар бросил быстрый взгляд на Гашпараца и коротко спросил женщину:

— Когда?

— Да сразу после войны, вплоть до пятьдесят пятого. У моих родителей там был дом. И, выйдя замуж, я с покойным мужем некоторое время жила там. Вместе с родителями. И потом я не порывала связи с Гредицами. В те времена это было село. Домов было куда меньше. И все друг друга знали. Я знаю и мать Ружицы… Знаю, как тяжко им жилось после смерти отца… Это ведь я устроила Ружицу сюда на работу. Когда умер ее отец, она ушла из школы, поступила на курсы машинописи.

Гашпарац слушал затаив дыхание. История раздвигала границы, картина приобретала более глубокие, живые очертания и все, о чем говорила госпожа Надьж, можно было отчетливо вообразить. Штрекар слушал тоже очень внимательно, хотя было видно, что его распирают все новые и новые вопросы.

— Вы не заметили в ней каких–либо перемен в последнее время? — спросил он.

— Да как вам сказать? Мне кажется, она была несколько нервозна… Мы ежедневно, правда понемногу, разговаривали… Она волновалась — во всяком случае, я так думаю. Может быть, из–за этого паренька, Валента?

— Вы и его знаете?

— А как же! Мне кажется, они иногда ссорились… Должна вам сказать, со мной она не откровенничала на эти темы, хотя, я полагаю, доверяла мне.

— Она ничего определенного не говорила вам о причине своего волнения? Вы ее не расспрашивали?

— Я спрашивала, но она уклонялась от ответа. Сказала как–то, весьма неопределенно, что кое–какие затруднения дома, только тотчас же добавила, что это не касается ни матери, ни сестры… Значит, что–то происходило между ними.

— А вы не предполагаете, что именно?

— Нет.

— Она при вас никогда не упоминала имя адвоката?

— Адвоката?

— Да.

Госпожа Надьж задумалась. На бледном лице вроде бы даже появился слабый румянец, вероятно вызванный беседой. Наконец, после краткого размышления, она сказала:

— Нет, не упоминала.

— Вы слышали такое имя — Филипп Гашпарац?

— Нет. Никогда.

Гашпарацу было неприятно, что его имя используют в качестве основной улики. Но что оставалось делать? Именно из–за этого он и присутствовал здесь.

— Вы допускаете, — неожиданно обратился к госпоже Надьж Штрекар, — что ее мог убить Валент Гржанич?

Женщина была не в силах скрыть возбуждение: на ее щеках уже отчетливо выступили два красных пятна.

— Как можно подумать такое?! Такое и о себе самой не знаешь, а тем более о другом… И все–таки мне кажется, он не из таких. Я думаю, в решительный момент он скорее расплачется. — При этих словах Гашпарац вздрогнул. Мнение женщины показалось ему изумительно точным и в то же время неожиданным. Было похоже, что и Штрекар воспринял слова подобным образом, потому что больше не задавал вопросов и только сказал:

— Спасибо вам. Если что–либо припомните…

С этим они и уехали; расстались на площади Свачича. В конторе Гашпарац сначала заглянул в общую комнату, чтобы поздороваться со стажерами и секретаршей. Потом прошел в кабинет. По привычке он посмотрел на портрет тестя и тут вспомнил о дне рождения тещи. На столе он заметил пакет. Взял его и поглядел на просвет.

В конверте лежал тонкий эластичный четырехугольник. Фотография.

VI