Современный югославский детектив

Глаза были мутные, движения бесконтрольные, он попытался приподняться на локте. Голос с трудом вырывался из горла. Гашпарац чувствовал себя ужасно, потому что знал — это следствие его ударов. И правда, Рудольф Томашич, директор «Гефеста», был похож на растрепанную карнавальную куклу, от уверенного в себе человека не осталось и следа, он лежал бледный и беспомощный, казалось, и впрямь у него повреждены какие–то жизненно важные центры. Вскоре Гашпарац понял, что это состояние вызвано чисто психологическими причинами: после огромного и длительного напряжения наступил мгновенный упадок сил. Возбуждение достигло кульминации в тот момент, когда директор ударил Штрекара, а после этой вспышки произошел спад, организм, не поддерживаемый более напряжением, надломился. Нечто подобное Гашпарац наблюдал в себе самом — он не мог до сих пор расслабиться.

— О ком это он? — спросил Штрекар.

— О жене, — пояснил Гашпарац.

Ему вдруг все стало ясно, и он ощутил страх. Захотелось сесть рядом с другом и гладить его по голове, как заботливая санитарка тяжелобольного. Удар по переносице болью отдавался в левой ноге. Это свидетельство их победы.

Когда он помог Штрекару подняться с пола, когда выяснилось, что с инспектором все в порядке и он пришел в себя, выпив несколько глотков воды, и наконец взглянув на человека, лежащего на полу, сказал: «Ты только посмотри на этого сукиного сына, руководителя», только тогда Гашпарац почувствовал, что все крохи–факты собрались наконец вместе и встали на свои места. Он ощутил разочарование, даже какую–то пустоту и упал бы, если бы не ухватился за конторку.

Вдвоем они подняли человека и усадили на стул. Штрекар стал звонить по телефону. Вызвал помощников, милицейского врача, позвонил и хозяину — фотографу. Гашпарац поднял жалюзи, вышел из ателье и глубоко вдохнул свежий ночной воздух. На Влашской горели фонари и было безлюдно: близилась полночь.

Метрах в ста от ателье под фонарем стоял зеленый «фольксваген». Гашпарац взглянул на номер, достал из кармана фотографию. Взгляд Ружицы Трешчец — Белой Розы показался ему сейчас значительным и глубоким, было тяжело смотреть на ее лицо, он даже прикрыл его рукой. Сличил номера машины.

— Говоришь, о жене? — спросил Штрекар.

— Она очень больна, — пояснил Гашпарац.

И тут стали подъезжать люди. Сначала милиционеры, которым Штрекар что–то объяснял и давал указания, потом врач, осмотревший директора и констатировавший, что раны не опасны, потом какие–то специалисты. Директора увезли. Гашпарац и Штрекар остались в пустом ателье, чтобы дождаться фотографа, который жил далеко, под Слеме; он обещал незамедлительно приехать: ему, вероятно, никак не удавалось поймать такси, а своей машины у него не было.

— Куда это ты выходил? — спросил Штрекар.

— Сличил номера машины. Она тут, рядом, я ее видел.

Гашпарац извлек фотографию из кармана. Ткнул пальцем в автомобиль, в фигуру под зонтиком, отпирающую дверцу.

— Да, — произнес Штрекар. — Все стало на свои места. И номер машины, и дата, и точное время. Погоди, у меня никак не укладывается в голове. Хотя сейчас все кажется до того просто, что проще и быть не может. Отчет написать пара пустяков, а сколько я намучился, пока это тянулось, да и ты тоже. Все просто: фотография уличает директора, машина его, это он ее отпирает. Следовательно, фотография — документ, свидетельствующий о том, что кража совершена им.

— Да, вроде бы, — сказал Гашпарац.

— Погоди, погоди, а как же его алиби в день ограбления… В тот день, когда была совершена кража, он находился в Сплите. Мы это проверяли несколько раз. Здесь какой–то трюк. Вчера я читал протоколы…

— Не знаю, — медленно произнес Гашпарац. — Как–то же он это подстроил… Известно, что он находился в гостинице?

— Фотография сделана во второй половине дня, — припомнил Штрекар, потирая рукой лоб. — В Сплите он был в компании кого–то из своих деловых партнеров… Подожди–ка, кроме того дня… Но и тогда, по свидетельству портье, он взял ключ и оставался в своем номере. Соседи слышали в его комнате радио. Вечером к нему приходил кто–то из знакомых, звонил снизу. Он тотчас спустился и ушел, оставив ключ в регистратуре. Ближе к полуночи возвратился и снова в сопровождении кого–то из местных. Прости, не пойму, как…

— Алиби относится ко времени от двух до шести?

— Ну да.

— Мне кажется, я понимаю, как это можно было сделать, — сказал Гашпарац. — Все–таки он выходил из гостиницы. Не знаю, каким образом, но выходил. Полагаю, все было разыграно как по нотам. Он ушел, забрав с собой ключ. А может, вообще не запирал дверь, чтобы создать впечатление, что отлучился на минутку. На такси добрался до аэропорта.

— И улетел в Загреб?

— Конечно. Билет был приобретен заранее; и из Сплита, и обратный из Загреба, и, конечно, на разные фамилии.

— Но он должен был сразу вернуться.