Современный югославский детектив

— Надо быть поосторожнее, — напомнил Штрекар. — Я думаю, мы имеем дело с одержимым. Весьма предусмотрительным и готовым на все.

Уличный шум постепенно затихал, изредка доносились шаги одиноких прохожих, которые становились все реже и реже. Потом наступила полная тишина. При малейшем шорохе или звуке они настораживались. Затем долго и напряженно вслушивались в тишину. Любые шаги могли теперь принадлежать тому, кого они ждали.

Вдруг Штрекар замер. На этот раз шагов вообще не было слышно, и Гашпарац не сразу понял, в чем дело. Потом сообразил: колыхнулись железные жалюзи. Еще чуть–чуть. Наконец они приподнялись от земли сантиметров на семьдесят пять. Тень проскользнула к двери. Жалюзи снова опустились.

XXVIII

Наступившая тишина была нескончаемой и мертвой, и Гашпарац подумал, уж не заснул ли он и не приснились ли ему это движение жалюзи, тихий и едва уловимый лязг металла и тень, проскользнувшая в узкий проем. Правда, в то время, когда это происходило, он почувствовал, что Штрекар сжал его руку повыше локтя, пожатие было легким и коротким, как сигнал, призывающий к спокойствию, предостерегающий от паники. Однако сейчас, в полнейшей тишине, оно показалось ему почти нереальным, словно тоже примерещилось или явилось во сне. Была ночь, а ночью все возможно. Ночью человек не доверяет даже собственным мыслям, а уж тем более ощущениям, и еще меньше — чувствам. Он слышал, как стучит кровь в ушах, а она стучала так сильно, что казалось, шум доносится извне, и тут же возникла догадка, что все, что он здесь слышал, было просто шумом собственной крови. Сердце колотилось на пределе, и, наверное, удары его явственно звучали в закутке, где они сидели.

Он хотел удостовериться. Но Штрекар сидел неподвижно, прижавшись головой к стене и полуоткрыв рот. Опасаясь скрипа, Гашпарац не шелохнулся, а лишь чуть повернул голову, пробуя разглядеть выражение лица инспектора. Чувствуя неутолимую потребность разобраться в происходящем, пытался спокойно порассуждать. Вспомнил о щели в жалюзи. Она осталась. Да и светилась, как прежде.

И вдруг снова исчезла. Что–то ее закрыло. Следовательно, там кто–то был, кто–то был и дышал в темноте, может, так же как и он, прислушиваясь к ударам сердца и шуму собственной крови в ушах.

Вероятнее всего, этот некто прислушивался к шуму на улице, проверял, не заметил ли его кто–нибудь, ждал, не подойдет ли кто к двери, не поднимет ли тревогу. Человеку под жалюзи было не поздно что–то предпринять. По всей вероятности, он предусмотрел такую возможность.

Он, кажется, обрел уверенность. Пошевелился, несколько раз вздохнул. Затем послышался шорох у двери, будто царапали твердым по сукну или скреблась собака. Очертаний человека видно не было, но Гашпарац мог представить, где он, ибо щель по–прежнему оставалась закрытой. Должно быть, тот сидел согнувшись и подглядывал в щель. Штрекар неподвижно застыл все в той же позе.

Человек пошевелился. Звуки на улице стали отчетливей, несколько раз звякнули друг о друга металлические предметы, хотя тот, кто эти предметы держал в руках, старался не производить звуков. Тут Штрекар разрешил себе пошевелиться, он изменил позу и теперь так же, как Гашпарац, сидел, подавшись всем телом вперед, и поглядывал из–за занавески. Адвокат только сейчас понял, почему Штрекар до сих пор не шелохнулся, и был потрясен его предусмотрительностью.

Человек у двери время от времени замирал и, вероятно, прислушивался. А может, его метод предполагал такие паузы. Или просто он не очень поднаторел в подобных делах.

Дверь начала потрескивать. Дерево уступало под натиском какого–то предмета, который не пилит, а ломает. Гашпарац понял, человек воспользовался простейшим способом: он хочет выломать дверь, просунув что–то между створок, может, лом, и сейчас осторожно продвигает его внутрь, проталкивая все глубже, пока не отыщет надежную опору. С одной стороны, столь грубый метод мог свидетельствовать о недостаточной опытности взломщика, зато, с другой стороны, он имел свои преимущества: позволял за короткое время и без особых усилий достичь цели.

Гашпарац понял, что его нервное состояние уже миновало порог возбуждения, и сейчас он размышляет трезво, отчетливо регистрируя действия человека по ту сторону двери и не испытывая прежнего волнения, даже сердце вошло в норму. И в то же время он чувствовал в себе что–то неестественное: собственное сознание, оказавшись в каких–то чуждых и неприемлемых условиях, как бы обрело самостоятельность, отделилось от него и существовало само по себе, приходило к выводам и принимало решения, что–то прикидывало и рассчитывало вне его воли и участия. И теперь от этого своего сознания он мог ожидать черт знает чего.

Скрип дерева стал громче, треск раздавался сильнее, зато реже: было похоже, наступила заключительная фаза — человек, продвигая рычаг, жмет энергичнее, и от каждого его движения проем между створками становится шире. А он нажимает и нажимает на свое орудие, изредка замирая и прислушиваясь к звукам на улице.