Современный сонник

— Вы еще слабенький, — заметила пани Мальвина. — Надо заботиться о себе. Солнце такое чудное, совсем июльское. Чуть перегреешься — и заболеть недолго. И вообще этот год начинался странно. Аисты прилетели, когда лежал снег, потом начались бури, каких я в жизни не видала. А еще я ребенком была, помню, как люди говорили, что в конце этого века придет день Страшного суда. Да, да, никто точно не знает ни дня, ни часа. А Регина сегодня в магазин не пошла, лежит под одеялом и говорит, что в городе простудилась.

Партизан неторопливо взялся за работу. Но я видел, что он внимательно прислушивается к словам пани Мальвины.

— Такая судьба у одинокой женщины. Когда оденется, нарядится, красным цветом лицо подкрасит, так каждая думает: вот это жизнь, и с другими не грех добром поделиться. Но кто слышит, как она по ночам плачет, как со сна кричит…

— Пани Регина вроде жаловаться не может. Ни одной танцульки не пропустит, — глухо сказал партизан. — Кажется, себе ни в чем не отказывает.

— А я думаю, ей танцы вовсе не нужны. Она всюду носится, потому что одной дома сидеть тошно. Смеется, танцует, иной раз, может, и пофлиртует, но близко никого не подпускает…

Партизан повернулся к нам спиной и смотрел вдаль, туда, где ржавые рельсы, бегущие друг другу навстречу, наконец сливались под пепельным небом. Серебристая паутинка зацепилась за его волосы и робко щекотала щеку, заросшую щетиной. В задумчивости он отмахивался от паутинки, как от назойливой мухи.

— Отдыхайте, люди добрые, отдыхайте, — послышался вдруг громкий голос. — Может, граф поиграет в холодке на пианино?

На насыпи стоял путевой мастер и угрюмо смотрел на нас. Его черный халат, похожий не то на фартук механика, не то на убогое летнее пальто, был смятый и грязный. Форменная фуражка напоминала несвежий компресс, наложенный на голову.

— Нынешние времена не по вашему вкусу. Вам бы всем родиться миллионерами. Полежать в саду, пожевать что-нибудь вкусненькое да полюбоваться, как другие работают.

— Глядите-ка, разбирается в душе человеческой, — удивился партизан. — Дельно говорит.

— Я вас насквозь вижу, Крупа. Если бы я вас прижал, вы бы другую песню запели.

— Ну, насчет того, чтобы прижать, так с этим уже покончено, не правда ли?

— Ваше счастье. Если бы от меня зависело, так за тот же срок вы не то что ветку — четырехэтажный вокзал построили бы.

— Ах боже, — быстро вставила пани Мальвина, — как вы некрасиво выражаетесь. Теперь люди нервные, ох, какие нервные. Все ходят злые и друг на друга волком смотрят. А виновата проклятая война. Все намучились, настрадались, и ни у кого теперь вкуса к жизни нет.

Граф нервно захихикал.

— А вы чего так щеритесь? — с раздражением спросил путевой мастер. — Раз университет кончили, так сразу и воображаете, будто вы лучше других?

— Да упаси боже. У меня домашнее образование, — торопливо оправдывался Пац. — Только и всего, что читать да писать умею.

— А зачем держите в квартире книжки?

— Не знаю, откуда они взялись. Может, мне их подбросили. У меня было тяжелое детство, пан Дембицкий. Куда мне в университеты.

— Вы лучше не отпирайтесь. Я такого стрекулиста с первого взгляда узнаю.

— Да, правда, — вздохнула пани Мальвина. — От книг у многих в мозгах помутилось. У нас на востоке, возле Эйшишек, жил один человек, так он целыми днями книжки читал. А потом однажды обращается к людям и говорит, что земля вертится вокруг солнца. Мы над ним, бедным, смеялись и не знали, что он кончит в сумасшедшем доме свои дни. Потому что, как пришла война…

— Вы лучше за коровой последили бы, — недружелюбно перебил ее путевой мастер. — Уже пятую лепешку оставила на рельсах.

— Ах боже, — испугалась пани Мальвина и торопливо кинулась к своей скотинке, которая, задрав хвост, стояла посреди путей.

Путевой мастер явно собирался сказать еще что-то, но раздумал, махнул рукой и, волоча ногу, пошел в сторону своей конторы.

Партизан смотрел ему вслед, поплевывая на ладонь.

— Вот, старая труба революции.

Путевой мастер резко обернулся.

— Вы что говорите, Крупа?

— Я говорю: старая труба революции, — громко, но невнятно повторил партизан.

Граф хихикал, кусая рукоятку кирки. Он боялся выдать свое веселье, поэтому только судорожно подергивал плечами и, вытаращив глазки, смотрел на путевого мастера, который машинально стал застегивать халат.

— Я не слышу, Крупа.

— Да ничего существенного. При случае скажу.

— Я вас насквозь вижу, Крупа, — неуверенно сказал путевой мастер.

С минуту он колебался, но в конце концов пошел в свою клетушку, как бы невзначай оглядываясь на нас.

Пани Мальвина потянула за цепочку непослушную корову и, тяжело дыша, сказала:

— Некрасиво так говорить о человеке. Какой он ни есть, а свое пережил.

Партизан снова взялся за работу, граф последовал его примеру, кокетливо пригладив перед тем волосы.