Современный сонник

Он выпрямился и снова зашагал: ходил по комнате туда и обратно, пока наконец не остановился у окна и не заметил сидевшую на холме Юстину. Он быстро обернулся, перехватил мой взгляд и понял, что я тоже ее вижу.

— Вы сами себе ответили, — тихо произнес он и улыбнулся запекшимися губами.

— Я рассчитываю на ваш ответ.

Он остановился, отгороженный от меня столом.

— Я не врач, — пожал он плечами.

Я проглотил густую слюну.

— Почему вы выбрали это место? Такую же самую долину с рекой внизу, с такой же самой железнодорожной веткой посредине, с дубравой на противоположном берегу.

Он смотрел на домотканую скатерть, сплетенную из холодных по цвету полосок.

— Таких мест, как это, очень много. В долинах, подобных этой, возникали первые города на нашей земле. Эти сведения можно получить еще в школе.

— Неправда. Эта долина — со своими торфяниками, рекой, полной исторических реликвий, лесом, который повидал много поколений вооруженных людей, — особенная. Я помню такую долину с детства и юности, вы тоже ее помните. Знаете ли вы, что всякий раз, как я хочу представить себе оседлую человеческую жизнь, всякий раз, как я хочу с увлечением описать пейзаж, я всегда вижу эту долину, запомнившуюся до мельчайших подробностей.

— Надеюсь, вы не считаете, будто я поселился здесь, подчиняясь голосу такой ребяческой сентиментальности? Я попал сюда случайно. Отношения между мной и людьми из городка сложились как-то сами собой.

Она по-прежнему сидела на вершине холма. Можно было подумать, будто она издали внимательно прислушивается к нашему разговору.

— Вы меня не узнаете? — тихо спросил я.

Он не смотрел на меня.

— Не знаю, о чем вы говорите. Странный вопрос. Приехали вы сюда недавно, живете у Корсаков. Вот и все, что мне о вас известно.

— Вы ничего не вспоминаете? Пожалуйста, подумайте, очень вас о том прошу.

Он достал платочек и долго вытирал вспотевшее лицо.

— Трудно мне что-либо сказать. Может быть, когда-то мы и встретились случайно. Я был учителем, много лиц перевидал и многие забыл.

— Меня вы не могли забыть. Так же, как и я вас.

Он так крепко стиснул руки на спинке стула, что у него побелели суставы пальцев.

— Вы меня мучаете. Очень прошу, давайте прекратим этот бессмысленный разговор.

Я встал с табурета и подошел к нему.

— Я вас помню. Отлично помню. Вы посмотрите на меня.

Он поднял голову. Глаза наши встретились. Я видел, как дрожит мускул на его щеке.

— Мне хотелось бы о вас забыть. И однако, я постоянно помню…

…Мы идем уже очень долго. Снег глубокий и сыпучий, поэтому так трудно шагать. Я часто с беспокойством поглядываю на небо. Наверное, будет метель. Луна взошла отороченная светлым кругом. Нам нужен снег: он заметает следы.

Зима стоит лютая. Застывший от мороза воздух, кажется, можно резать ножом. Из-под быстро мчащихся облаков робко мерцают звезды. Все время нас неотступно сопровождает вой волков. Иногда далекий, иногда такой близкий и неожиданный, что мы вздрагиваем и украдкой поглядываем друг на друга. Тихий — мужик с фиолетовым лицом, с редкими спутанными волосами, прилипшими к белому лбу, — суеверно сплевывает, а потом многократно крестится. Сокол старается идти между нами, словно наше соседство спасет его от беды.

Мы идем хромающим, но ритмичным шагом. На ресницах и на бровях осел иней и щиплет глаза; у Тихого в диске от «дегтяря» патроны громыхают, как кости грешника.

Время от времени в лесу, окружающем нас со всех сторон, раздается выстрел. Тогда мы тревожно прислушиваемся, и я говорю небрежным тоном:

— Дерево от мороза трещит.

Они с облегчением вздыхают, и мы снова идем вперед по мало изъезженной дороге, где полно неожиданных, туманных теней.

— Ну кто в такой мороз станет таскаться по сугробам, — успокаивает Тихий себя и нас.

— А если у них есть оружие? — тихо спрашивает Сокол.

— Эй, ты, наш соколик, — говорю я, — ведь это брошенная усадьба. У кого там найдется оружие? Разве что управляющий припрятал какой-нибудь «обрезик». Больше шума, чем вреда.

Мы разговариваем с трудом, потому что трескучий морозный воздух душит, как пар на верхней полке в бане. Трудно договорить слово до конца.

— Мне печь нужна, — объясняет Тихий. — Большая печь, натопленная дубовыми дровами. Чтобы кости оттаяли.

С какой-то ветки посыпался белый пух. Мы инстинктивно останавливаемся.

— Слышите? — спрашивает Сокол.

— Волки. — Я пытаюсь успокоить моих товарищей.

— Нет. Сани. Я слышу, как полозья стонут на обледеневшей колее.

— Нет, — возражаю я. — В такой тишине все, что человеку померещится, то он и слышит.

— Далеко еще? — спрашивает Тихий.

Я смотрю на компас, который ношу на руке, — зеленоватая стрелка неуверенно дрожит, указывая на север. Потом я открываю планшет с картами. Фонарик не нужен. На штабной все видно.

— Если я не ошибся дорогой, так осталось два километра.

— Недалеко, — радуется Сокол.

— Недалеко.

Мы снова идем. Лес вокруг нас залит лунным светом, слегка пригашенным туманным покровом.

— Красиво, — говорю я про себя. И думаю, что стоит запомнить этот пейзаж. Словно он может мне когда-нибудь пригодиться.

— Что ты говоришь? — с беспокойством спрашивает Сокол.

— Нет. Ничего.