Совы в Афинах

Он вышел из мужской палаты, когда Бриаксис подвел к ней Ксантоса. Другой торговец, пухлый и седовласый, помахал ему рукой. Он помахал в ответ - и продолжил идти к деревянной лестнице, которая позволила бы ему сбежать. Позади себя он услышал, как Ксантос пробубнил приветствие своему отцу и отважно вежливый ответ Филодемоса. Посмеиваясь, Менедем продолжил подниматься по лестнице.

За закрытыми дверями женской половины вторая жена его отца и рабыня ткали ткань из шерсти. Рама ткацкого станка скрипела и дребезжала, когда Баукис работал. Менедему всегда казалось невозможным думать о ней как о своей мачехе. Как он мог, когда она была на десять или одиннадцать лет моложе его?

Она что-то сказала рабыне, которая ответила. Закрытая дверь приглушала звуки, так что Менедем мог слышать голоса, но не слова. Обе женщины рассмеялись. Менедему стало интересно, какие женские сплетни их позабавили.

Он прошел в свою комнату. В ней стояли кровать, табурет и комод. В данный момент, когда ставни были закрыты от дождя, здесь было темно, мрачно и уныло. Менедему было все равно. Все, что угодно, включая унылую, мрачную комнату, было лучше, чем оставаться в андроне и слушать, как Ксантос репетирует речь, с которой он собирался выступить на Ассамблее, или, что еще хуже, повторяет речь, которую он уже произнес там.

Через некоторое время снизу донеслись нарастающие и спадающие интонации довольно лягушачьего баритона Ксантоса. Менедем улыбнулся про себя. Конечно же, друг его отца был в полном разгаре риторического полета. Менедем задавался вопросом, как долго его отцу придется терпеть эту чушь. Ксантос мог продолжать в течение пары часов, не замечая, что заставляет людей вокруг себя желать смерти, или он был мертв, или все были мертвы.

Вместо того, чтобы умереть, Менедем уснул. Когда он проснулся, Ксантос все еще продолжал действовать. Менедем зевнул, потянулся и тихо хихикнул. Филодем не смог бы сравниться с ним там, как бы ему этого ни хотелось. Если бы он начал храпеть и упал со своего табурета там, в андроне, Ксантос мог бы заметить. С другой стороны, он мог быть настолько увлечен собственным красноречием, что не сделал этого. Тем не менее, вежливый человек не стал бы рисковать.

И Филодем был вежлив, особенно со всеми, кроме своего сына. Менедем снова усмехнулся. Теперь его отец расплачивался за свои хорошие манеры.

Когда Соклей встал с кровати и открыл ставни, он моргнул от радостного удивления. Вчерашние дождевые тучи рассеялись. Небо было блестящим, бархатисто-темно-синим, переходящим в розовый на востоке. Что-то пролетело над головой: судя по его стремительной траектории в воздухе, вероятно, летучая мышь возвращалась туда, где она могла бы прятаться в дневное время.

Соклей вернулся к своей кровати и вытащил из-под нее ночной горшок. После того, как он использовал горшок, он выбросил его из окна на улицу внизу. В это раннее время дня ему не нужно было беспокоиться о том, что его содержимое забрызгает прохожих. Он снова засунул горшок под кровать, надел свой хитон и спустился вниз позавтракать.

Его отец уже сидел во внутреннем дворе с ломтем хлеба, тарелкой оливкового масла, в которое макали хлеб, и чашей неразбавленного вина. “Приветствую тебя, сынок”, - сказал Лисистрат. Он был младшим братом Филодема и гораздо более покладистым, чем отец Менедема. “Как ты сегодня?”

“Неплохо, спасибо”, - ответил Соклей. “Сам?”

“Терпимо, терпимо”, - сказал его отец. “У меня болят кости, когда я встаю утром, но это от того, что я живу так долго”. Он улыбнулся. “Если бы я не был жив, я не думаю, что у меня бы вообще что-то болело”.

“Ну, нет”, - сказал Соклей. Он пошел на кухню и вернулся с завтраком, идентичным тому, что готовил его отец. Он как раз садился рядом с Лисистратом, когда девушка-рабыня вышла, зевая, из своей маленькой комнаты. “Привет, Трайсса”.

“Приветствую тебя, молодой господин”, - ответила она по-гречески с акцентом. Как и следовало из ее имени, она была родом из Фракии. Она была рыжеволосой и курносой, на несколько лет моложе самого Соклея. Она снова зевнула, затем пошла приготовить себе завтрак. Лисистрат не был рабовладельцем, который отмерял рационы своих рабов до последнего ячменного зернышка. Трайсса ела примерно то же, что ели он и его сын.

Соклей и Лисистратос оба следили за ней глазами. Лисистрат всегда довольствовался тем, что наблюдал за ней: мужчина, который спал с рабыней в своем собственном доме, напрашивался на неприятности со своей женой. Соклей время от времени брал ее к себе в комнату. Если бы она показала хоть какой-то признак того, что наслаждается его вниманием, а не просто терпит его, как подобает рабыне, он бы занимался с ней любовью чаще.

Первые лучи солнца коснулись черепицы на крыше. Несколько птиц начали петь. Другие прилетят на Родос позже, когда вернутся с юга. Лисистратос сказал: “Интересно, как долго продержится такая погода. Если она будет хорошей, вы сможете вскоре выйти в море”.