Созданный монстр (СИ)

Лаккомо покинул подвалы Академии, ни с кем более не пересекаясь. Встречаться даже с сотрудниками лаборатории не хотелось. Разговор с братом сбил остатки нейтрального настроения, и теперь, чтобы не сорваться на окружающих вице-королю требовался покой.

И почему Эйнаор спросил именно это? Неужели все его действия были столь явными? Лаккомо не думал о том, как его поведение смотрелось со стороны, он просто шел по течению своих сиюминутных эмоций. Давно не случалось подобного. Пожалуй, с тех пор как ему пришлось почти целиком заменить весь экипаж Стремительного.

Но эти образы… Что это такое? Воспоминания о том, чего не происходило? Отголоски прошлого, которое лишь совершится?

Лаккомо со временем все чаще начинал теряться в том, что когда-то видел во снах, и путать с тем, что приходило в видениях. Мимолетные кадры иногда отзывались чем-то похожим. События и реакции людей создавали ощущение прошедщего и ранее пережитого. Войны, потери, глобальные трагедии и мелкие споры. Казалось, что некоторые вещи уже случались, но где-то не сейчас. Не здесь. Или не ранее.

Даже полиморфы и те казались знакомыми. Каким-то общим оттенком, едва уловимым фоном и той… безвыходностью, которая удерживала их на заданиях.

Алиетт-Лэ в такие моменты понимал, что ему катастрофически не хватает опыта. Непроявленный дар щедро предоставляет примеры, но возможности полноценно его развернуть не предвещается. На чем? Если из единственно возможной подпитки существует только Исток. Да и с кем, если единственный кто мог действительно заглянуть ему в голову был его брат.

Не хорошо сложился последний разговор. Придется исправлять содеянное и оправдываться за сказанное. Но не сейчас, возможно, не сегодня. Позже, когда прийдет понимание своего состояния и все всплески можно будет обсудить спокойно, а не сгоряча. Эйнаор умен, он всегда выслушает.

Сам же Лоатт-Лэ после ухода брата не выдержал и сорвался. Ближайшая аппаратура на столе с грохотом посыпалась на пол от широкого взмаха рукой. К чему все это? Старания, наработки, попытки придумать, как спасти всех и выйти с наименьшими потерями, если одной фразой брат разбил все долголетние планы. Все теперь хлам. Бесполезный мусор, не отработавший даже тестовых испытаний. Конечно… легче сказать, что все это нельзя, чем изобретать варианты благополучного будущего.

Эйнаор со злости ударил кулаком по столу и рухнул на ближайшее кресло. Все это бред. Бестолковый и беспощадный. Надо было бы достроить эти несчастные торийские машины раньше. Выпустить, наконец, в галактику еще во времена молодости и снести к дъеркам эту ненавистную Цинтерру. Не слушать брата, и пойти против формальных договоренностей. Тогда бы не дошло до современных машин. А Цинтерра просто не успела бы возвести заградительную зону вокруг себя.

Ведь это Лаккомо сорок лет назад отказывался использовать наработки Джаспера Крэта в военной программе Тории. Он предупредил, что у планеты могут начаться серьезные проблемы с галактическим судом.

Плевать. Как начались бы, так и закончились. Какой суд бы посмел возмутиться, если бы никаких судов не осталось? Сейчас бы уже ничего не осталось, а они с братом жили бы уже спокойно. Вместе.

Но нет, Его Величество предпочел остаться до безобразия честен перед законом. И при этом, он закрывал глаза на то, как эти же наработки архивного секретного кода применялись на родном корабле!

Честнейшая Тория… Блюститель своих законов. Да, конечно!

Эйнаор подпер голову ладонью и прикрыл глаза. Нет хуже чувства, чем чувство упущенного шанса. Теперь его уже не наверстать. Не так, и не в таких оттенках. Надо было быть жестче и упрямее.

Надо было.

А Лаккомо шёл пешком по улице, не обращая ни на кого внимания. Постепенно гнев уходил. Ветер приглушил душевную боль, а трезвый расчёт вновь победил, найдя всему своё оправдание. Эмоции удалось погасить и забить глубже в сознание. Каждый раз они оказывались неуместны и заканчились проблемой.

Лучше так, с холодным умом и ясным взглядом.

На душе настала долгожданная тишина. И спокойствие…

А что, если когда-нибудь чувства будут загнаны настолько глубоко, что вызвать их обратно уже не получится? Что, если с каждым таким ударом, с каждой новой болью всё меньше и меньше будет оставаться в душе простых человеческих чувств? Что, если жизнь придётся мерить лишь понятиями выгоды и пользы? Чем тогда он сам будет отличаться от машины? К тому же, даже эти машины сейчас испытывают чувства.

Сам не замечая как, Лаккомо давно шёл известным маршрутом.