Созерцатель. Повести и приТчуды

Четырнадцать приготовились навести мосты дружбы с профессором. Одни из них числили себя литераторами, вторые намеревались стать ими, третьи были когда-то, но забыли, как это делается, и хотели с помощью профессора освежить. Четвертые привыкли общаться, потому что от иностранцев о себе узнаешь больше, чем сам знаешь. Пятые пришли, потому что в этот вечер им некуда было деться. Шестые — потому, что их позвали, и они хотели узнать, зачем. Седьмые вспоминали прежние сувениры. Восьмые — случайно. Девятые — по причинам, о которых умолчали. Десятые — по причинам высокого порядка. Одиннадцатые — по соображениям низкого свойства. Двенадцатые — мечтали усовершенствовать разговорный язык. Тринадцатые — в задумке, что профессор увезет их книгу и там напечатает. Четырнадцатые — потому что не видели живого профессора сентлуисского университета. Пятнадцатые — продемонстрировать блестящие способности. Шестнадцатые — потолкаться и посмотреть, что произойдет.

Скинулись на чай, смотались за чаем, вскипятили чай, стали друг у друга отнимать заварной чайник. Отовсюду слышались настойчивые смущенные голоса: «И мне, плииз, и мне, плииз, и мне». Это веселило. Затем половина из них облепила профессора и шепотом по-английски предлагала навести мосты или, по крайней мере, понтоны. Профессор плохо понимал, что происходит, но на всякий случай соглашался на паром, чтобы в случае изменения международного климакса сказать: «Сорри, паромщик тю-тю, фюить!»

Те, кто не поместились на профессоре, облепили его жену, но она крепко прижимала к коленям портфель с водкой и тоже соглашалась только на паром. Очевидно, она с мужем обо всем договорилась, когда полицейский вез их на велосипеде.

Время от времени все разом умолкали и прислушивались, не раздадутся ли на лестнице крадущиеся шаги. Но в окно доносился сладострастный вой насилуемых кошек. При этом жена профессора заталкивала портфель под стул, загораживала ногами и смотрела в угол.

Профессор был голоден и серьезен. Он с вожделенным страхом рассматривал плесневелые пряники в вазочке на столе и думал, что он еще не готов к встрече с этой страной.

Проблемы прото-, про- и метаславянизма теперь мало волновали профессора, и он мечтал скорее оказаться в аэропорту Хитроу, где его с прошлого четверга ждал коллега.

41:41

Сорок первая годовщина великой победы прошла радостно. Дети посадили свежие деревца. Начальники отнесли цветы к братским могилам. На прахе истлевших жертв пышно цвело могучее искусство. Ветераны, украшенные орденами, медалями, спортивными значками, бродили одинокие, потерянные. Потомки побежденных врагов снова назойливо благодарили за уничтожение своих предков. Участники победы получили одноразовое право купить продуктовые подарки — килограмм гречневой крупы, двести граммов сливочного масла, полкило арахисовой халвы, пачку чая, шпроты и вафли на ксилите. Инвалиды победы сверх того купили кусок копченой колбасы, а также икру — баночку размером с ладошку ребенка, спасенного из-под развалин.

На улице ко мне подошел герой. Его грудь сверкала и переливалась разноцветными наградами. Он был хмелен и плакал. Я поблагодарил его за победу. Он долго покачивался, пытаясь сосредоточиться.

— Старики все помнят, — сказал он, вытирая слезы пергаментной ладонью.

— Да, — ответил я, — конечно.

В сорок первый раз я понял, что в этой войне проиграли все. Побежденные проиграли ненадолго и сразу. Победители — много позже и бесповоротно.

СТОЛБ

Они поставили его напротив моего дома. Сверху далеко в стороны направили провода, а на верхушку посадили фонарь, и этот огромный овальный яркого неземного цвета глаз теперь постоянно ночью наблюдал за мной. Никакими шторами нельзя было утаиться от его проникающего взора. Нередко я подходил к окну и, отогнув занавеску, рассматривал его. Армированно-бетонный, книзу устойчивый и кверху утонченный, он был геометрически красив. Его можно было бы терпеть, но эти провода, опутывающие пространство вокруг дома! Но этот глаз! Казалось, он способен рассмотреть и самые мысли. Днем я пытался через форточку из рогатки подбить фонарь, но и камни, и железки отлетали от него, и ночью он снова, еще презрительней и неотвязней вглядывался в окно.

Я запасся набором напильников, приготовил зубило, молоток и однажды ночью, пользуясь тем, что спектр его света был ограничен темнотой, я выбрался из подъезда, подполз к столбу сзади и принялся за дело. На это у меня ушло менее недели, и вот, вернувшись около полуночи после очередного своего партизанского рейда, будучи в постели, я услышал грохот, после которого наступила темнота. И тишина, удивившая меня. Чуть позже я сообразил, что у столба был не только глаз, но и голос — тонкий противный свист.

Утром я вышел, чтобы отправиться на службу и увидел поверженного врага. Его пустой мертвый глаз с тупой укоризной смотрел в стылое осеннее небо, а длинные провода рук судорожно свились кольцами и мелко, противно дрожали.

Лежащий, он был много длиннее, чем когда высился надо мной. С опасливым торжеством я переступил через него.