Сожжение

Мы все серьезно киваем. Очень глубокие вещи говорит мистер Дебнат.

* * *

Лет до тринадцати-четырнадцати я жила с родителями, и мать, и отец работали на местной почте, а еще с нами жили бабки, деды, двое дядей с женами и детьми, и все мы теснились в четырехкомнатной квартире с маленьким балконом, где рассыпáли воздушный рис для воробьев. Мы не были ни богатыми, ни бедными. Раз в месяц мы ходили в кино и ели дома рис с яйцом. Попкорна для таких, как мы, не существовало.

Во внешнем мире я носила мужские шорты и мужскую стрижку, играла в крикет. Но дома, тайно, я красила губы. Надевала мамины сари – один раз, два, три. А на четвертый раз мои дядья стали уговаривать отца выгнать меня из дому. «Что за репутация будет у нас, раз в нашем доме живет этот ненатурал! – кричали они. – У нас-то дети нормальные, о них подумай!»

Мои двоюродные прятались в спальне, подглядывая оттуда большими глазами.

Мать боролась, чтобы оставить меня дома. Она говорила, что меня можно отдать в особую школу! Можно к врачу водить лечиться! Но долго ли сможет любая мать сражаться против закона и общества? Так что я ушла.

В сердце своем я знаю, что моя несчастная мать искала меня много лет. Может быть, и сейчас еще ищет, но я о ней больше не думаю.

Когда я впервые попала к хиджрам, меня стали учить петь и танцевать, учить искусству очаровывать и убеждать незнакомцев. На уроках, которые оплачивала какая-то благотворительная организация, я продолжала изучать бенгальский и арифметику, пока финансирование не прекратилось. Так что я не слишком многому научилась из книг. В детстве мне говорили, что школа важнее всего на свете, что результаты экзаменов и хорошие оценки гарантируют мне успех! Сейчас я вижу, что это не так. Разве Ганди-джи просиживал целые дни на стопке книг? Разве Ракхи, величайшая кинозвезда в истории, тратила свое время на «Нет, простите, некогда сниматься, я должна изучить очередную книгу»? Ну уж нет. А я – я учусь у жизни.

* * *

Мое имя хиджры – Лавли, я выбрала его для обряда своего восемнадцатилетия, обряда, когда я стала настоящей женщиной. Матушка Арджуни привела меня в свою комнату и поставила перед высоким зеркалом. Дала мне золотую блузку и черную нижнюю юбку, чтобы я их надела, а потом обернула мне бедра красным сари. Костяшки ее старых пальцев касались меня с огромной любовью. А я гляделась в зеркало, заставляя себя придумывать какие-нибудь шутки, чтобы не плакать. Наконец-то я поняла, что это за ощущение – быть женщиной, как те, кого я каждый день видела в поезде, как те, кто держит детей за ручку, кто готовит еду с чесноком и имбирем. Все они именно это и делают перед выходом из дома: накручивают на свое тело девять ярдов [26]ткани. Когда матушка Арджуни опустилась передо мной на колени, расправляя складки, я уже не выдержала и всхлипывала от души.

Всю ту ночь я танцевала с моими сестрами. Болливудская классика из стереопроигрывателя вызывала у меня ощущение, что я – звезда и что тело мое – из шелка и золота. Все глаза, полные восхищения, смотрели на меня. У многих сестер было, как бы выразиться, восемьдесят процентов энергии и двадцать – таланта. Но у меня – не так. Я танцевала и танцевала, розовые шары и золотые ленты стали декорациями для киносъемки. И даже тусклый свет лампочек в зале был для меня светом юпитеров.

И только одно меня печалило. Мне до сих пор не по душе об этом думать, но мистер Дебнат дал задание, так что вот. Я знала, что даже сестры между собой сплетничают: «Можешь себе представить, Лавли даже чик-чик не сделали! А матушка Арджуни ей все равно устроила обряд! Вот повезло!»

* * *

Давным-давно, еще до обряда, моей ближайшей подругой среди сестер-хиджр была Рагини. Когда ей исполнилось восемнадцать, она пошла с матушкой Арджуни в кабинет дантиста – на операцию. И меня попросила с ней пойти, я, конечно, сказала, да, пойдем, и после операции будем есть мороженое!

На двери у дантиста была табличка «Закрыто», но, когда матушка Арджуни постучалась, нам открыл человек, который разговаривал по своей «Нокии». Внутри помещение разделял занавес, наполовину не доходящий до пола. За занавесом лежали штабеля образцов лекарств и календари, тоже никому не нужные. На верхнем календаре был иностранный младенец с такими ямочками, что я чуть ему не улыбнулась, но в комнате стоял запах, как от мокрого полотенца, и мне расхотелось улыбаться. На потолке были пятна плесени, а узкую кровать покрывала холстина, похожая на плащ. Матушка Арджуни сказала, чтобы Рагини сняла штаны и легла на кровать.

Матушка Арджуни велела мне стоять у Рагини в головах и держать ее за руки. Рагини была очень храброй, в моих глазах – просто героиней. Когда доктор вошел в комнату, у него на лице уже была маска, и я не знаю, был ли это тот же человек, что с телефоном, или другой. Матушка Арджуни велела Рагини начинать распев, и Рагини стала снова и снова повторять имя богини. Распев ее имени должен был благословить церемонию, а заодно и снять боль.