Сожжение

Тут мне стало страшновато. Я крепче стиснула руки Рагини и зашептала: «Завтра все Ромео будут у твоих ног». Рагини улыбалась, десны у нее были темными.

Дантист что-то бубнил себе под нос, дескать, сегодня у него анестетика нет. Не знаю почему, но было у меня чувство, что он врет. Оно мне подсказывало, что он всегда неохотно дает анестетик, даже когда его с запасом. Но ведь без анестетика Рагини предстоит дикая, невозможная боль. И я спросила доктора:

– Ну почему же не дать ей немножко анестезии, сэр, или какое-нибудь отключающее лекарство?

Тут он мне сказал с сильным раздражением:

– Вы будете оперировать или я?

На это мне нечего было ответить.

Рагини вмешалась:

– Ничего страшного, подумаешь, немножко больно! Я после операции приму обезболивающее.

Она смотрела на меня, будто хотела сказать: «Не серди доктора». Очень уж ей желанна была эта операция. И я закрыла рот.

И глаза тоже держала закрытыми. Мне хватило вида лезвия, не говоря уж о крови. С закрытыми глазами я все слышала: матушка Арджуни прерывисто дышит, зажурчала какая-то жидкость, что-то металлическое упало на стол. И, когда я открыла глаза, у Рагини между ног было много ярко-красной крови, и я подумала, она теперь полностью женщина. И даже месячные к ней пришли.

Потом я подумала, что Рагини мертва.

Но Рагини не была мертвой. Она была призраком. Она не кричала, не плакала. Голова у нее покачивалась с боку на бок, будто череп болтался на шее, и ее трясло, как в сорокаградусной лихорадке. Ее руки были в моих, как две ледышки. Я их выпустила, плача:

– Матушка Арджуни, смотрите, что с Рагини! Она себя странно ведет!

Матушка Арджуни следила за врачом, как орел.

Наконец с помощью большого количества тряпок и одного нелюбопытного водителя такси мы вычистили рану и отвезли Рагини домой. Три-четыре дня после этого у нее была высокая температура, и мы ее укрывали одеялами, чтобы она пропотела. Наконец однажды Рагини смогла сесть и выпить сахарной воды, которую я ей принесла. Она сделала глоток и улыбнулась. Я возблагодарила богиню в тот день, поверила в чудеса. Когда Рагини начала по вечерам сидеть с нами у телевизора, и руки ее танцевали под мелодии любимых песен, я улыбалась ей, улыбалась. Держала ее руку и не хотела отпускать.

А потом однажды утром она не проснулась.

– Рагини! – звали мы ее. – Рагини, проснись!

Я ей плеснула в лицо водой. Пощипала ей ноги. Кто-то ей поднес под самый нос старый ботинок, надеясь, что запах кожи подействует.

Но матушка Арджуни видела, и я видела, что Рагини ушла от нас очень далеко. Глаза ее были неподвижны, губы потрескались, кожа обескровлена. Рагини была мертва.

Отчего она умерла? Никто не знал: все мы, и даже матушка Арджуни, к настоящим докторам идти боялись. Но я знала, я точно знала, на сто процентов, что виноват дантист. Может, у него нож был ржавый или руки грязные. Может быть, без анестезии боль поселилась в теле Рагини и копилась, копилась, пока наконец не стала непереносимой. Так или иначе, жизнь Рагини закончилась.

Так что я твердо поняла, что этой операции не хочу. Я решила остаться на всю жизнь половина на половину.

* * *

Вот эту боль я и вспоминала сегодня на уроке актерского мастерства, и эту боль я несу в себе, когда возвращаюсь домой и вижу женщину, сидящую на корточках у моей двери. Она сидит, опустив голову, и волосы у нее седые. Услышав мои шаги, она встает, и я тут же вижу сходство: это мать Дживан.

Войдя, она садится на мой матрас, потому что больше некуда. Она сидит, скрестив ноги, глаза ее вспыхивают, маленькие ручки придают ей какой-то детский вид. А потом она задает мне вопрос, который не должна задавать ни одна мать на свете.

– Мать, – говорю я, – я знаю, что такое – потерять любимого человека. И бедняжка Дживан тоже потеряна – сейчас. Но хорошая новость в том, что она вернется.

Мать Дживан держит в руке чайный стакан и смотрит на меня, ожидая, когда же я перейду к делу. И я говорю прямо:

– Я буду свидетельствовать, – говорю я. – Ни секунды не тревожьтесь. Я пойду в суд, я им скажу правду: Дживан – добросердечное дитя, она учила бедных, таких как я! Она – душа, творящая добро для несчастных – таких как я! Я все время собиралась сказать это полиции, когда она ко мне придет, но полиция так и не пришла. А у меня, мать, не хватило храбрости самой пойти в полицейский участок.

Мать Дживан начинает плакать, и у меня по щеке тоже катится слеза. Я закрываю глаза, и рядом со мной Рагини. На этот раз она держит мою руку, чтобы облегчить мне боль. Открываю глаза. На самом деле это мать Дживан держит меня за руки и капает на ладони слезами.

– Дживан мне говорила однажды, что вы умеете благословлять младенцев и невест, – говорит она. – Сегодня вы дали бесценное благословение матери, стоящей перед вами.

Видит бог, я плачу еще сильнее.

· Дживан ·

Американди разворачивает пакет маскарадных украшений. Я слышу, как позвякивают у нее на запястье два стеклянных браслета. Разговаривая со мной, она энергично жестикулирует, чтобы видеть, как браслеты спадают и скользят. Их движение ее радует.