Сожжение

Я успокаиваю себя мечтами о Лавли в зале суда. Представляю, как она приходит на мой процесс и говорит этим своим смелым голосом, что в пакете, про который говорят все эти дураки, были старые книги. И я при мысли об этом улыбаюсь сухими губами. Пусть даже они мне не верят, разве сможет кто бы то ни было не поверить Лавли?

* * *

Когда приходит Пурненду, я ему ничего про Лавли не говорю – боюсь сглазить. Но я счастлива и поэтому рассказываю ему про праздник Ураза-Байрам, когда улица перед нашим домом вся светилась зеленым – лампочки привязывали в деревьях. Я была в новом платье и в браслетах под цвет, которые одолжила у матери, и выглядывала в окно, потому что идти мне на самом-то деле некуда было. Богач, хозяин квартиры, который кучу денег нажил на этой программе переселения, приказал принести в жертву белого козла, и мясо этого козла варили сейчас для бирьяни. Аромат поднимался к нашему окну. И поздно вечером мы от доброты сердца жертвователя поели. Поели вместе со всей округой из пенопластовых тарелок – их мы помыли и сохранили.

А после ужина я глазела на разносчиков, предвкушая, как здесь развернется праздничная ярмарка с лотками сластей и игрушек. Несколько мальчишек купили самые дешевые игрушки – волчки – и запускали их на дороге. Другие нагло просили дать попробовать сладкую вату, а потом удирали прочь, пока разносчик не перестал давать пробовать.

* * *

Это был наш последний месяц в том городке. Когда стало можно получить жилье в большом городе, мать нас перевезла, затащив узлы в поезд, где все толкались и ворчали насчет нашего барахла. А папа стоял, держась за спинки сидений, и говорил, что с ним все в порядке.

* * *

Большой город оказался такой большой! Никогда ничего подобного не видела. Людские приливы захлестывали станцию и отступали, из динамиков звучали объявления и сигналы, а посреди всего этого какой-то человек продавал газеты. Мне кто-то наступил на ногу – или это был чей-то чемодан.

– Стоят тут посреди дороги! – буркнул злой голос, и я отскочила в сторону.

Одни люди толкали тележки с охлажденной рыбой, в воздухе от них оставался запах льда. Другие тащили на спине пакеты с цветной капустой.

– Чаи гором! – кричал разносчик. – Горячий чай!

Он нес башню чистых стаканов и чайник. Я хотела и чай, и выпечку какую-нибудь. В животе урчало.

Я старалась не отставать от матери и отца, и наконец шум вокзала выплеснул нас на совершенно невероятную мощеную дорогу, широкую, как река, и по ней ползли машины всех цветов. Они бибикали, гудели, водители орали, высовываясь из окон.

Мы влезли в автобус, начинавший свой маршрут. Это был микроавтобус, покрашенный в желтый и коричневый цвета, красивыми буквами у него на боку было написано: «Хаора – Джадавпур». Я медленно это прочла. Когда папа еле поднялся по крутым ступенькам, напрягая руки, кондуктор заорал:

– Это что еще такое? Зачем больного ко мне в автобус затащили? Если упадет, кто отвечать будет?

Папа молча сел, напряженно выпрямив спину. Отвернулся к окну.

Кондуктор стукнул по борту автобуса, и тот полетел прочь, виляя и подпрыгивая. Отец сидел, не издавая ни звука, хотя я знала, что ему больно. Кондуктор стоял в дверях, бросая на меня подозрительные взгляды.

Но я была увлечена, я была захвачена. Я шла по проходу, босыми ногами по неровному полу, и смотрела на людей, сидящих у окна, – ветерок охлаждал их бритые головы, шевелил свернутые в трубку газеты на коленях. Рубашки у них были чистые и отглаженные, будто их вообще в первый раз надели. Я даже сама не понимала, что таращусь, пока один мужчина меня не спросил:

– Как тебя зовут? – Он решил, что я ребенок. – Первый раз в городе?

Моя мать, обернувшись посмотреть, кто это, сказала, что да, а я ничего не сказала. От его городского произношения я оробела, и за то время, что мне нужно было, чтобы осмыслить его слова, он сказал еще кое-что:

– Я приехал сюда из Болпура. – Это был город за двести километров отсюда. – Три-четыре года назад. Вы тоже из такого типа городка? Не представляю себе, как можно вернуться в такое захолустье. Вам тут понравится.

Я не могла перестать думать, что хочу жить как он. Чистая рубашка, блестящие туфли, непринужденная речь. И я надеялась, что город мне даст богатство, вот как ему. Конечно, он не был богат. Я потом узнала, что такие, как он, называются средний класс.

* * *

Насколько далеки мы от среднего класса, я поняла, когда увидела наш дом. Он стоял в глубине Колабаганских трущоб, и хотя матери сказали, что он построен из кирпича, это оказалось правдой только наполовину.

– Это тот дом? Вот этот вот? – кричала мать, пока мы стояли перед брезентом и жестью. – Да я прямо сейчас позвоню этому дурацкому брокеру! – кипятилась она.

Отец беспомощно улыбался соседям, которые выглядывали из окон или хмуро стояли в дверях, уперев руки в бока.

– Я пойду лягу, – сказал он наконец, когда уже чего-то не мог выносить – то ли криков, то ли болей в сломанной спине.

* * *