Сожжение

Как-то на главной улице я увидела женщину, у которой была расстегнута сумка. Оттуда выглядывал кошелек. Женщина держала какую-то квитанцию и с надеждой смотрела на лавку с яичными рулетами. У меня сердце заколотилось в ушах, я подалась вперед и тронула кошелек. Сперва слегка, потом чуть не вынула его из сумочки. И вот пока я его держала, мной овладело сомнение: а надо ли это делать? Разве я воровка? Но все равно кошелек за что-то там зацепился и не шел. Я чуть потянула, потом отпустила.

Нет, я не воровка.

И я не была воровкой, но женщина внезапно обернулась и схватила меня за руку. Держа сильными пальцами мою костлявую руку, она крикнула:

– Ты что это делаешь?

Все обернулись на меня. Человек, разбивавший яйца на черную сковородку, остановился. Мальчишка, резавший лук, застыл, держа в воздухе обернутый тряпкой нож.

Я смотрела в землю, а женщина держала меня за руку. Очень мягкая была рука. Я приготовилась, что сейчас меня будут бить.

Но женщина с мягкими руками наклонилась ко мне и спросила вдруг совсем другим голосом:

– Детка, сколько тебе лет? Ты голодная?

От доброты в ее голосе мне стало не по себе. Чего это ей вдруг со мной хорошо обращаться? Я упрямо молчала, отвернувшись к дороге, где неслись желтые «Амбассадоры» [29], гудя клаксонами.

– Почему ты не попросила у меня что-нибудь поесть? – спросила женщина.

Она взяла у продавщицы свой рулет, купила еще один – мне, и взяла меня с собой в офис. Я не сопротивлялась мягкой руке, обнимавшей меня за спину, ее теплые пальцы касались моей кожи, а во рту был восхитительный вкус курицы, и ничего больше не было.

В офис надо было подняться на лифте. Ящик двинулся, я схватилась за стенку.

– Впервые в лифте? – улыбнулась дама. – Не бойся!

В офисе были другие дамы, они мне задали много-много вопросов. И, когда я доела рулет с курицей, одна из них дала мне два печенья, и я их засунула в рот, масляные крошки прилипли к подбородку.

Это была образовательная благотворительная организация, там мне дали стипендию для детей из бедных семей, чтобы я училась в одной из лучших местных школ: школе С. Д. Гхоша для девочек.

* * *

По дороге от наших трущоб в мою новую школу была мясная лавка. Я каждый день проходила мимо ободранных козьих туш на крюках, каждая туша – мышцы, жир и торчащий хвост. У каждой такой козы была своя жизнь, совсем как у меня. К концу этой жизни, когда козу вели на веревке на бойню, и может быть, чуя запах крови оттуда, коза понимала, куда ее ведут.

И, пока я не начала ходить в хорошую школу, именно так я себя чувствовала. И в этой тюрьме иногда снова чувствую себя так же.

Но в то время – в чистой школьной форме, за плечами ранец, полный фотокопированных книг, и даже новый карандаш лежит в кармане, – тогда я себя козой на бойне не ощущала.

* * *

Это не значит, что в школе было легко. Я держалась особняком – или это другие от меня отстранялись. По их лицам я понимала, что во мне есть нечто, физически отталкивающее: волосы, часто спутанные и серые от пыли или исходящий от меня металлический запах. Но это не мешало мне смеяться шуткам девочек, а взгляд, брошенный в мою сторону, принимать за проявление дружбы.

Я изучала английский – язык прогресса. Даже я знала, что мне никуда не пробиться, если не знать английского. Но мною овладевал дикий страх, когда надо было встать и прочесть из учебника. Читала я примерно так:

– Го… пал… жи-л в го-гор-…го-рах, и о-он…

Другие девочки, из семей среднего класса, где читали английские газеты и смотрели голливудские фильмы, меня презирали. Но в трущобах я была единственным обладателем английского учебника, и кто там знал, хорошо я читаю или плохо? У нас мало кто мог вообще хоть слово прочесть, по-бенгальски или по-английски, и то, что умела я, воспринималось как великое мастерство.

· Физрук ·

Осенью во время праздника Дурга-пуджа [30]влюбленные, держась за руки, ходят по улицам до рассвета. Церемониальный дым поднимается там, где совершаются обряды, барабанщики держат ритм до следующего утра. Улицы, перекрытые для машин, заполняются разносчиками закусок и сахарной ваты. В некоторых районах ставят колесо обозрения и качели – там, где обычно мчатся машины.

В один такой вечер, пока город празднует, умирает лидер партии Джана Кальян – человек, которого Физрук видел только мельком, человек, всегда державший в руках три мобильника. И поздно, уже после ужина, Физруку звонят. Жена, разбуженная звонком и встревоженная тоном доносящегося до нее голоса, встает и спрашивает: «Что случилось?»

Она рассказывает Физруку, где в такой час купить траурный венок или белые вечерние цветы.

Физрук берет сперва рикшу, потом такси, а там, где останавливается движение, – выходит из машины и бежит. Его обтекает идущая навстречу толпа. В толпе время от времени ребенок, не доходящий Физруку до пояса, дует в игрушку, которая вытягивает шею и показывает перышко.