Сожжение

В тот вечер, когда горел поезд, я шла туда, где меня не встретила бы случайно мать: на станцию Колабаган. Там табачная лавка, открытая допоздна. Я купила себе сигарету. Прикурила. И стояла на платформе независимой женщиной, стряхивая пепел. Рядом со мной лежала пачка книг, которые мне больше не были нужны. Я несла их Лавли.

Некоторые пассажиры из остановившегося поезда смотрели на меня – одинокая девушка поздним вечером курит сигарету. Они, наверное, считают меня рисковой, подумалось мне.

Вот так, думала я, ведут себя городские девушки. Мне нравилось это ощущение.

И тут послышались громовые удары. Быстро, как молния, огонь охватил весь поезд. Я видела, как два силуэта скрылись в заросшем парке рядом с путями – «туалете» трущоб. Через минуту два вагона дымились, внутри дрожал огонь, потом он тут же с ревом вырвался из окон, стал перепрыгивать с вагона на вагон. Только этот рев было слышно – и видны искаженные криком лица в окнах. Я застыла, у меня в руке светился огонек. В воздухе запахло паленой шерстью.

Прямо передо мной запертый в вагоне человек колотил кулаком по железной решетке окна. Он смотрел на меня, плакал, что-то говорил, и между губ у него натянулась нитка слюны. Слов его я не слышала, но понятно было, что он зовет на помощь. На руках у него был ребенок, девочка. И она билась, извивалась, плакала.

Он молил, чтобы я подошла и забрала эту девочку, как-то вытащила через прутья решетки, если смогу.

Я повернулась и бросилась прочь. Где-то по дороге бросила сигарету в канаву, а потом бежала, бежала, не останавливаясь до самого дома.

* * *

Все, в чем я виновата, Пурненду, слушай, все, в чем я виновата – это в трусости.

· Физрук ·

Как-то утром на школьной линейке во время выступления директрисы микрофон вдруг начинает визжать.

Школьницы закрывают уши руками, преподавательницы сохраняют серьезные лица.

Но Физрук не бежит к микрофону, а стоит с прочими преподавателями, спокойно попивая чай из чашки.

– Где Суреш? – спрашивает директриса.

Суреш – прислужник в офисе администрации. Его зовут, он подходит к микрофону, дергает кабели, отключает и подключает их. Постукивает по микрофону.

Физрук смотрит на это – и даже пальцем не шевелит.

· Дживан ·

Потом Пурненду уходит. Я прихожу в себя, сердце колотится в грудной клетке. С трудом заталкиваю в себя черствый хлеб и высохшую картошку – чая сегодня нет. Невидимое солнце ощущается в прилипающей к животу одежде, в стекающих по шее соленых струйках. Стоя на коленях, я выполняю свое сегодняшнее задание по благоустройству – мою туалет. Оттираю унитаз, спускаю в трубу борную кислоту. Раствор ее разъедает старые порезы у меня на руках, но кислота должна убить движущуюся, пульсирующую массу в сточных трубах: полчища тараканов.

И все это время где-то далеко, в чистом офисе, Пурненду пишет мою историю, а редактор ее улучшает.

– Ваш редактор улучшает историю? – рассмеялась я, когда Пурненду мне это сказал. – Моя история была бы гораздо лучше, если бы… – я загибаю пальцы: – Если бы нас не выселили, если бы моему отцу не сломали спину, если бы на мою мать не напали за попытку завести свой маленький бизнес. Если бы я могла себе позволить окончить школу.

– Улучшает не в этом смысле, – сказал Пурненду.

– А в каком?

У него не нашлось ответа.

* * *

Через два дня я стою в очереди за завтраком, и вдруг приходит мадам Ума, помахивая в воздухе газетой.

– Ты, – говорит она, глядя на меня, и кривит губы, скрывая улыбку. Потом дает мне газету. – Отличная работа.

Заголовок крупными буквами: «Я БРОСАЛА БОМБЫ В ПОЛИЦЕЙСКИХ»: ТЕРРОРИСТКА РАССКАЗЫВАЕТ ИСТОРИЮ СВОЕЙ ЖИЗНИ

Начало статьи:

Из нескольких бесед, проходивших в женской тюрьме, наш репортер узнал историю нищеты и несчастий, историю ненависти к правительству, копившейся всю жизнь. Все началось, когда Дживан была ребенком и ее вместе со всей семьей переселили из поселка в районе шахт Курлы. В это время, как откровенно созналась Дживан нашему репортеру, она и ее семья готовили самодельные бомбы и встречали ими полицейских.

Я вышла из очереди и села на землю. Перечитала эти строки. Разве я ему забыла сказать, что те «бомбы», как мы их называли, состояли только из кала и мочи? Жалкая самооборона насекомых.

Посмотрела на подпись – Пурненду Саркар. То самое имя, точно?

Стала читать дальше.