Созидая Бога (СИ)

Я давно уже живу на свете, и мне казалось, что и в этих вопросах я давно всё знаю. Чего-то нового ожидать не приходится, тем более обольщаться… Но где-то по свету бродит мой человек, разделённый со мной когда-то. И вот, наконец, мы встретились с ним. Это моя судьба. Каждая чёрточка и морщинка на его лице, каждый волосок и родинка на его теле дороже теперь для меня всех сокровищ мира.

Я не думал ни о чём, инициатива была в руках Элен. Иногда это чертовски приятно, когда женщина берёт на себя ведущую роль.

Мы подплыли к берегу, но выходить не стали. Всё случилось прямо в воде. Я был лицом к океану, а Элен смотрела поверх меня на обрывистый берег. В её глазах было что-то победное. Я оглянулся, у края обрыва стояла Надин и смотрела на нас….

Потом наверху у костра я доедал свой шашлык, а Элен, украдкой, лукаво на меня поглядывала. До конца вечера я больше не думал о несправедливостях мира.

Прошла ещё неделя, и, как-то однажды мы сидели с ней в ресторане «У Мишеля и Элиан» и слушали музыку. Звучала песня «L’ete indien, летэ эндьян, индейское лето, или по нашему — бабье» в исполнении Джо Дассена.

Он умер здесь, сидя за одним из этих столов в августе восьмидесятого года. Он, как и я теперь, пытался убежать тогда от мирской суеты. Но не спасся, роковая женщина доконала его. Его друг, Клод Лемель не сумел ничего сделать, а станция «скорой помощи» оказалась на другом конце острова. Приехавшие врачи только констатировали смерть.

«Смерть от любви», — подумал я, и теперь, может быть, сам находился за тем же столом. Напротив меня тоже роковая женщина, она что-то говорит, растягивая губы в улыбке, и я невнимательно слушаю.

«Знаешь, — говорит она, — я всё время представляю, как мы будем заниматься с тобой любовью там, на песчаной поляне, где мы жгли костёр и ели шашлыки. Мы это будем делать прямо на тропинке, ведущей к океану. Кто-нибудь будет идти по ней и на нас наткнётся. Класс. Меня это так заводит».

«Меня нет», — хотел сказать я, но промолчал. Я вспомнил наши последние встречи, Элен всегда заводилась в постели с пол оборота, не нужно было никакого дополнительного завода.

Она стала ещё что-то представлять из наших будущих интимных отношений, а я продолжил слушать мёртвого Джо Дассена. Теперь он пел «Les Camps — Elysees, ле шан за лизэ, Елисейские Поля». Неожиданно Элен смолкла на полуслове и внимательно посмотрела в другой конец зала.

«Вон парень, который меня добивался, — сказала она, пристально посмотрев мне в лицо, — хочешь, я позову его»?

«Это тот, который фотографировал тебя топлес»? — Я отвлёкся от музыки и посмотрел на неё, — позовёшь, когда я уеду».

«Ты что, ревнуешь? У меня с ним ничего не было».

«Знаю», — насупился я, катая хлебные шарики.

«Так чем ты тогда недоволен»?

«Всем… едой, музыкой, обстановкой», — я начал раздражаться и говорить громко, теряя над собой контроль. На это стали обращать внимание. Сидевшие за соседним столиком двое молодых людей, он и она, перестали есть мороженое и насторожились. Они внимательно следили за мной, готовясь к худшему, хотя слов, я думаю, не понимали.

«Ладно, — ретировался я, — я ерунду сказал. Зови его к нам».

«Он уже ушёл, — губы Элен раздвинулись в ядовитой ухмылке, — увидел, что я не одна и ушёл. Он ведь не русский. Он скромный».

«А тебе бы хотелось, чтобы он был хам»?

«В некотором роде да….. Как говорил один мой знакомый, пусть лучше утром в постели женщина обзовёт мужчину наглецом, чем дураком». — Элен засмеялась.

«Интересные у тебя друзья, — сказал я, — продолжая катать хлебные шарики и складывать их на салфетку, — очень интересные».

«Мужчина бывает только зол, — вспомнилось мне, — а женщина к тому же ещё и дурна…».

«Я больше не буду тебе ничего говорить», — Элен поджала губы.

«Хорошо бы, а то ты уже успела наговорить много такого, чего я рад бы и не слышать». — Я взял салфетку и ссыпал хлебные шарики в вазу с цветами. Элен с интересом следила за моими движениями.

«Вот ты мне сказала, что он не русский, — произнёс я, как можно спокойнее, — будто это похвала. Чем плохи мы россияне, и чем провинилась Россия? Она, кстати, тоже женского рода.

Наверное, тем, что у нас много женственного внутри, от нашего векового рабства и приниженности».

«Я тоже русская, ты не забыл? — Сказала холодно Элен, — женственного внутри меня тоже хоть отбавляй, но рабского и приниженного там нет ни капли…».

«Пойдём, сказал я и поднялся из-за стола, — на сегодня я сыт по горло».

На улице Элен взяла меня под руку немножко прижалась к моему боку, и я тут же обо всём забыл…

Глава XII Сумбур вместо музыки.

В вечном, невозможно чему-либо зародиться.

«Сегодня нам надо расслабиться и хорошенько выпить, — сказал как-то утром Сергей, когда Надин и Элен ушли в институт, — а может даже нарезаться», — добавил он, глядя на моё удивлённое лицо.

«И это ты предлагаешь мне, зная о моих пристрастиях и о моей никудышной наследственности»? — Поинтересовался я.