Созидательный реванш (Сборник интервью)

А я-то еще верил в театр как массовое искусство, объединяющее в нравственном порыве и эстетическом восторге сотни совершенно разных людей, сидящих в зале. «Революционные» заявления «реформаторов театра» о том, что не нужны-де большие залы, рассчитанные на восемьсот-тысячу зрителей, что не надо писать и ставить для массового зрителя, все это, на мой взгляд, лукавство. Да, человеку, обладающему приятным застольным баритоном, лучше петь дома. А как быть с Хворостовским и Нетребко? К сожалению, околотеатральная тусовка боится, не желает принимать драматургов с настоящим голосом, ибо настоящее само организует художественное пространство вокруг себя. Ненастоящим же можно манипулировать, как хочется. «Золотая маска» (особенно во времена Боякова) в этом смысле сыграла в судьбе постсоветского театра роль, едва ли не более печальную, чем «Железная маска» в судьбе несчастного близнеца-дофина.

— А вы были настоящим театралом? Каковы были ваши театральные предпочтения и кумиры?

— Я не был особым театралом. Впрочем, в советское время это являлось довольно элитарным занятием. На премьеры ходили сами помните кто. В рядок сидели: народный артист, партработник, сын генерала КГБ и директор автосервиса… Я из другого круга, вырос в заводском общежитии, первым в роду получил высшее образование — на литфаке пединститута, писал стихи, защитил диссертацию по поэзии… В театры я, конечно, ходил, если удавалось достать билеты. Позже, когда я вступил в Союз писателей, стало проще: у нас было Бюро обслуживания, где продавались билеты на хорошие спектакли. Но в ту пору я, конечно, не думал, что буду писать для театра, который в семидесятые-восьмидесятые годы прошлого века действительно, как сказано у Гоголя, был самой настоящей кафедрой… Театр заставлял думать, сомневаться, будоражил, воспитывал чувства…

Смолоду меня привлекала реалистическая традиция. Не «трапеции с голыми боярами», а жизнь общества и человеческого духа. Хотя я, разумеется, старался увидеть как можно больше, понять все стилистические направления. Ходил на Таганку, на Малую Бронную, конечно же, во МХАТ, в «Современник»…

— А что для вас главное в пьесе?

— Одним «главным» тут не обойтись. Есть «внутреннее главное». Законченная вещь должна быть аутентична тому сложному комплексу моих мыслей и чувств, который породил пьесу. На первый взгляд, а как же иначе? На самом деле, это очень трудно. Так часто бывает в поэзии: чувства отдельно, а строчки отдельно. Большинство замыслов гибнет на дальних подступах к воплощению. Сейчас принято думать, будто самовыражение и есть мастерство. Нет, наоборот, самовыразиться можно только через мастерство — и никак иначе. Теперь о «внешнем главном». Не поступаясь, как говорится, своими внутренними принципами и задачами, ты обязан написать интересную пьесу, способную удерживать внимание зрителей. Она должна быть сюжетной, социальной, психологичной, а если это комедия, — смешной. У каждого героя должен быть свой характер, язык… Разумеется, ничего нового я не сказал, это азы. Тем печальнее, что они сегодня преданы забвенью, их приходится открывать заново, словно варвару античную капитель. Нынче, увы, торжествует новаторство неумех! Знаете, если читаешь верлибр, не торопись объявлять автора новатором, может, он просто еще не научился рифмовать.

— А как все-таки началась ваша постоянная работа с театром?