Датч указал рукой им за спины. Один послушно обернулся. Другой оказался сообразительнее, схватился за кобуру. И опустил руку. Бластер Датча упирался ему в шею. Подоспевшие диверсанты быстро разоружили местных. Те помалкивали, прекрасно сознавая, что время для геройства еще не наступило. Наступит, когда придется отчитываться перед начальством. Если их вообще не прикончат. Но Датч был не кровожаден. С парней стащили форму, а эластичными комбинезонами связали как смирительными рубашками, запихнули на выступ над проходом и прификсировали как могли, чтобы не пришла идея упасть кому-нибудь на голову. Естественно, рты счастьевским парням заткнули и завязали очень тщательно.
Двое, кому подошла местная форма, теперь шли впереди остальных, высматривая опасность и подавая сигнал, когда впереди чисто.
Неожиданная импровизация не совсем нравилась Датчу. Он понимал, что опасность того, что их обнаружат, не уменьшилась, если вообще не увеличилась. Связанные счастьевцы могли начать активно шевелиться под потолком и тот, кто будет проходить мимо, если не очень будет занят мыслями, непременно посмотрит на источник звука. С другой стороны, внутри крейсера никогда не бывает полной тишины. Глухой гул механизмов создает фон, в котором теряются негромкие шорохи. В противном случае, Датч услышал бы звук шагов того, первого счастьевца, от которого прятался под потолком, гораздо раньше. Но все равно, глупый маскарад может обойтись им дорого. Хотя выбора у него все равно не было. Уходить далеко вперед от остальной группы, прячась от этих двоих, было еще опаснее.
Датч глянул на часы. Еще десять минут прошло впустую. Они продвинулись совсем немного и так никого и не нашли. Необходимо оставить время на отступление. Еще минут семь-восемь — и им придется повернуть назад. По уговору, ровно через час все должны быть на корабле Ха-Лан. С результатом или без, шариться дольше будет бесполезно и слишком опасно. Их цель — найти заложников, а не попасться самим, подарив артийцам заодно кадийский военный корабль и одного из лучших кадийских асов.
Если бы второй пилот Алекс Анчура остался на "Шиидар", счастьевцы охраняли бы стоящий в трюме их крейсера чужой корабль более тщательно. Поэтому Алекс пошел вместе с кадийкой.
Как известно, кади очень красноречивы, любят произносить речи и не меньше любят их слушать. Любой другой ее соотечественник на месте Ха-Лан справился бы блестяще и растянул беседу часа на два. Даже отец Ха-Лан, вызывающе немногословный по мнению кадийцев, мог экспромтом составить цветастую хвалебную речь минут на двадцать. Ха-Лан пожалела, что в свое время отказалась брать уроки риторики. Умения длинно выражать свои мысли ей всегда не хватало. Но в данном случае от продолжительности переговоров зависела жизнь ее друзей. Поэтому она очень серьезно подошла к делу и для начала подробнейшим образом взялась описывать вероломство советника Табо-Нача, как кто из её соотечественников отреагировал на его отступничество от идей соединения с Полярным Блоком, что и с каким выражением было высказано, вплоть до подробностей мимики и жестов. При этом Ха-Лан старалась как могла раскрасить свою речь многочисленными похвалами и перечислением мыслимых и немыслимых заслуг счастьевского народа в деле установления мира и стабильности в галактике. При этом она бесчисленное количество раз обращалась к собеседнику, призывая подтвердить то, что описываемая ею картина достаточно понятна и не нуждается в новых пояснениях. Даже если пояснений не требовали, Ха-Лан все равно их давала, мечтая только об одном: чтобы не запутаться в собственных словах.
По мнению Алекса счастьевцы оказались очень вежливыми и терпеливыми. И их знаменитый Железный Март не выказывал нетерпения даже тогда, когда Ха-Лан бралась пересказывать одно и то же по третьему разу. На этом крейсере явно имели представление о том, что значит вести переговоры с кадийцами и, самое главное, хотели видеть этих самых кадийцев в союзниках. Ради такой цели можно было потерпеть избыточное многословие, которое, на сколько было известно Алексу, не приветствовалось на "Счастье Человечества". Железный Март же только кивал своей тяжелой головой и на лице его сохранялось спокойное выражение человека, который готов ко всему, в том числе и к чужому красноречию.
Грандиозными усилиями, Ха-Лан растянула разговор минут на сорок. Кадийка наконец истощила фантазию и, к явному удовольствию своего собеседника, продемонстрировала желание превратить наконец свой длинный монолог в диалог.